Бедняга Гонза!

Наш лазарет был на Изонцо. Зима промелькнула незаметно.

У Гонзы минутки свободной не было — где уж тут думать о родине! — но мы крепко надеялись месяца через три съездить на побывку домой.

А тут перевели нас на участок Мрзли Врх-Гермаду-Колгабриель, на склоне, покрытом виноградниками. Как-то утром, часов в пять, побежал я в скальное укрытие за водой, иду назад с двумя ведерками.

Вдруг как жахнет из итальянской трехсотвосьмидесятимиллиметровки, белый огонь к небу, — кто его знает, фосфорный, что ль, снаряд… Деревья — будто в известке, а на том месте, где стоял Гонзов барак, такая глубокая воронка, что с телегой можно развернуться.

По всему склону кони убитые, а сколько людей уложило осколками да каменьями — не счесть.

Меня забросило на дерево, летел я вверх и вбок, не знаю уж, как приземлился, только ударился головой о скалу, сотрясение мозга вышло.

В лазарете мне мерещилось, будто в том страшном огне видел я Гонзу, как подбросило его, и он падал вверх ногами и переломился в спине, сперва обе половинки летели вместе подковой, раскалились, а потом от тех двух кусков искры брызнули, наподобие того, когда кузнец ударит молотом по горячему железу.

На заборах, на кольях, на деревьях висели ноги, руки, внутренности, поди разберись, что от докторов, что от солдат-санитаров или от пятнадцати раненых!

Потом узнал я, что парни из двадцать восьмого копали там, хотели похоронить Гонзу, как положено, и откапывали головы, ноги, гимнастерки, ручки от носилок, обгоревшую Гонзову докторскую сумку, а в ней расплавленные никелированные ножницы, они у меня сохранились на память.

Возили меня по госпиталям, я потерял речь и только ревел.

Подержали с психами, отпустили, да все равно не в себе я, ребята… год уж целый… ни о чем не могу думать, а пуще того — вспоминать… не надо бы мне вам рассказывать… уж очень я расстраиваюсь… и ничего не могу с собой поделать. Ведь с одной… с одной деревни… как братья родные… он меня оперировал… вовек себе не прощу… до самой смерти… бедняжка Гонзичек… по ночам мне является… вот и вче… вчера как раз… печально дудел в свой тромбон… стоит у моей койки… у самых ног… белый весь, фосфорный… ни словечка не говорит… и странно эдак глядит… как в тот раз на Прагу, когда мы чуть не прослезились… на том смиховском мосту…

Сержант. Пишвейц, за почтой!

…?…?…?

Первый солдат. Эй, слышь? Марш за почтой!

(Драгун Пишвейц не откликается. Он сидит на топчане. Капельки пота стекают по его желтушному, заросшему бородой лицу. Уставившись в тетрадочку с рисунками-образцами, он вертит в мозолистых, словно обожженных руках какие-то ромбики, квадратики и треугольники. Передвигает их черным ногтем с места на место, переворачивает другой стороной. На подушке лежит бумажная коробочка. На ее крышке изображена беседка, в ней сидит старец в античном хитоне, с венком вокруг лысой головы. Левой рукой мудрец задумчиво подпирает подбородок, а правой складывает какую-то фигуру на бамбуковом китайском столике.)

Второй солдат. Чем этот старый дурень опять забавляется?

(Пишвейца обступили солдаты. Только двое в углу караулки продолжают резаться в карты.)

Пишвейц. Не напирайте! Это называется головоломка. Мне дал ее один дезертир. Тут в книжке всякие разные картинки. Буквы я уже сложил — А, В, С и D. Тут вон кошка мурлычет… Еще эти цифири: тройку, пятерку, девятку… потом курочку… башню с зубцами, паяца, меч и портмонет. Что у меня получается, зачеркиваю карандашом. Теперь складываю козу, да вот не выходит никак, голова не та, что была до войны. Мне эта коза нынче ночью снилась, жалостно эдак блеяла. И старец со шкатулки причудился, говорит замогильным голосом: «Запомни, смертный! Положь самую махонькую плашечку углом вниз, притули к ней треугольник справа и такой же треугольник, да только кверху оборотной стороной, слева; ту, что на леденец смахивает, пристрой поперек меж ними. И больше тебя страшные сны мучить не будут. Ну, прощевай пока…» И враз испарился. Утречком я попробовал сделать, как он мне советовал, да не то я плохо его понял, не то сам дед что напутал. Бог его знает, только этот квадратик никуда не прилаживается.

Первый солдат. Так сунь его в карман.

Пишвейц. Балда! Надо, чтоб они тут полностью были, прочти вон объяснение на всех языках мира.

Второй солдат. Занятная штука эта твоя головоломка, или как ее там…

Третий солдат. Ну-ка, подвинься! Хошь, сложу тебе козу за кусок домашнего сыра?

Четвертый солдат. Франта, куда ломишься, ровно медведь за медом?

Пишвейц. Не пихайтесь! У меня и без вас в башке гудит. Не трожьте комплет. Тут выучка нужна.

Четвертый солдат. Ежели в школу не ходил, ничего не придумаешь.

Пятый солдат. Не было у бабы хлопот, купила порося…

Сержант. Гамачек, за почтой! Ну-ка, пустите меня, я эту козу сложу.

Второй солдат. После дождичка в четверг!

Первый солдат. Черта с два сложите!

Сержант (присаживается на топчан). Расступись, говорю. Если у меня эта коза получится, дам ей каравай и попаду прямо в рай.