— Вообще-то, — нахмурился Карл-Эрик, — вообще-то ты еще спасибо должен сказать, что вы сюда попали!

Томми, скривившись, отвел глаза. Все было написано у него на лице. Спасибо, как же!

Снова на несколько секунд повисла тишина. Карл-Эрик стоял, расставив ноги, посреди гримерки, по-прежнему со скрещенными на груди руками, взгляд его переходил с одного лица на другое. На него никто не глядел. Бьёрн уставился на что-то за окном, по-прежнему грызя ноготь.

— Значит, договорились?

Голос Карла-Эрика опустился на октаву. Расчет, возможно, был на то, что молчание продолжится, но Бьёрн вдруг вынул палец изо рта и произнес:

— Я же не умею.

Остальные уставились на него, но Бьёрн этого словно не видел. Его взгляд по-прежнему был устремлен за окно.

— Мы же никогда раньше не играли под фанеру. Как это делается?

Томми выпрямился и поднял брови, потом прошелся взглядом по остальным и слегка улыбнулся. Остальные тоже едва улыбнулись. Буссе даже брови поднял, точно как Томми. Элси, вдруг заметив, что изо всей силы впилась зубами в нижнюю губу, отпустила ее и провела по ней языком.

— Ну, — сказал Томми и повернулся к Карлу-Эрику, — вы сами все слышали.

Телестудия была большая и черная. В глубине находилась маленькая сцена, пока пустая, до передачи оставалось еще несколько часов, но внизу перед сценой уже толпилась публика, по-видимому, из числа состоятельных подростков — чистенькие, с промытыми дорогим шампунем волосами и одетые по последней моде. Элси вспомнилась встреченная утром девушка, та тряпичная кукла в замусоленном розовом пальто и широкой стрелкой на белых колготках. Ее сюда не пустят никогда. Таких сюда не пускают. А впрочем, Элси тоже еле пустили, охранник остановил ее в дверях и не уступал, пока не вмешался Карл-Эрик. И тут же очень подробно изложил условия. Элси не должна попасть в кадр, ей не следует слишком восторженно поддерживать сына, нельзя оказаться в световом круге перед сценой, так чтобы ее увидели. В этой программе не должно быть видно никого старше двадцати пяти лет. Чтобы сохранялась иллюзия. Есть только молодость. Благополучная и успешная.

Несколько прожекторов скользили по столпившимся у сцены, заставляя их кожу и волосы менять цвет, от льдисто-синего до теплого оранжевого.

— Свет проверяют, — произнес кто-то рядом с Элси. По-шведски.

Повернув голову, она заметила, что рядом с ней стоит какой-то молодой человек, но не сразу сообразила, кто это. Матс. Молоденький журналист из «Бильджурнала». Он улыбнулся и кивнул, но, очевидно, не придумал, что бы еще сказать. Посмотрел на нее, окинул взглядом с ног до головы и только потом продолжил:

— Вы когда-нибудь их слышали? В смысле, live? [23]

Элси улыбнулась с сожалением:

— Нет, увы. Я ведь все время в море, вы же знаете.

— Но вы же мама Бьёрна, правда? Его настоящая мама?

Элси отвела взгляд:

— Ну да. Только Бьёрн рос у моей сестры. Мы с ней близнецы. Полные копии.

Почему она вечно это говорит? Почему именно эти слова оказываются на кончике языка, стоит спросить ее про Бьёрна? Ей и самой слышно, как она их произносит. Как будто оправдывается. Да к тому же Инес давно уже перестала быть ее полной копией. Это чужая женщина, жесткая и угрюмая, присвоившая Бьёрна и прикидывающаяся его мамой. Именно поэтому она отказалась принять деньги на его содержание. Всю жизнь Бьёрна она держит их в банке, на счете на его имя. Словно это какая-то страховка, а не средства на его питание и образование…

— А папа? — спросил Матс. — Кто его отец?

На миг пол разверзся под ногами у Элси. Она стояла неподвижно и смотрела вниз, в глубокую тьму, ту, которую ухитрялась искусно обходить не только в этот день, но и во все другие дни. Она закрыла глаза, но медленно-медленно, намного медленнее, чем когда-либо прежде, словно зная, что от малейшего движения, малейшего трепета век туда провалится. И вот черная яма закрылась, Элси ощутила, как это произошло, но знала, что это только видимость, что великая тьма затаилась под тонкой перепонкой из цемента и краски. Открыв глаза, Элси посмотрела на Матса. Он оказался первым. Никто не задавал ей этого вопроса с тех пор, как Бьёрн появился на свет. До этого дня — да, но не после. Ни Лидия. Ни Инес. Ни тот недотепа из детской консультации. Никто. Ни даже сам Бьёрн. А теперь вот совсем молодой журналист стоит прямо перед ней и спрашивает как ни в чем не бывало, не понимая и не сознавая, что такой вопрос задавать нельзя. Это запретный вопрос. А еще она теперь увидела, что у Матса в руке блокнот, а в другой — ручка. Элси было улыбнулась, но, подняв глаза на Матса, погасила улыбку. Набрала в грудь воздуха.

— Это что — интервью?

Ей был слышен собственный голос. Холодный. Ледяной. Матс тут же высунул язык и облизнул верхнюю губу.

— Да я…

Элси не сводила с него взгляда:

— Вы пытаетесь взять у меня интервью — я правильно понимаю?

Щеки Макса потемнели, он покраснел так сильно, что это было заметно даже в слабом отсвете освещенной прожекторами сцены.

— Да я думал просто…

Он сбился, мгновение казался крайне растерянным, потом совладал с собой, захлопнул блокнот и стал рыться в кармане. Вынул пачку сигарет и тут же начал рыться в другом кармане, видимо, в поисках спичек. Румянец успел сойти с его лица, когда он снова повернулся к Элси и заговорил совершенно будничным голосом:

— Я думал просто… Нам надо печатать материал о нем в каждом номере. Раз он такая рок-звезда.

Элси кивнула.

— Да, — сказала она. — Понимаю. Но я вообще-то не намерена давать интервью.

Матс пожал плечами и зажег спичку.

— Нет так нет. Дело ваше. Хотя я не понимаю почему.

Элси устремила взгляд прочь:

— А вам и незачем.

— Сюсанна, — крикнул Биргер снизу из холла. — К тебе пришли.