Шрифт:
– Что-что? – не понял инженер. – С каким пассажиром?
– Там крыса, – сказал Хабаров и махнул перчаткой в сторону кабины.
Механик поднялся на крыло, перегнулся через борт и вытащил из кабины здоровеннейшую дохлую крысу. Дохлую! И это доконало Хабарова.
– Она же мне прямо в глаза смотрела… – сказал он, вовсе не думая о реакции, которую должны были вызвать его слова.
Кто-то засмеялся, и сразу же хохот, словно огонь, попавший на сушняк, пошел ходить по аэродрому.
Не улыбнулся только Барсегян. Деликатно тронув Хабарова за кожаный рукав, он сказал:
– Извини, пожалуйста, Виктор Михайлович. Такую свинью мы тебе не нарочно подсунули. Лично я бы на твоем месте немедленно катапультировался. Даю слово! Отдохнешь сейчас?
Хабаров понял.
– Пусть осмотрят и дозаправят машину. Через полчаса я буду готов.
И Барсегян напустился на механиков:
– Зоопарк, понимаешь, развели и еще ржете! Какой может быть смех? Слезы должны быть! Вот товарищ Хабаров расскажет в Центре, как мы ему машину подготовили, весь Советский Союз хохотать будет. Над ним? Нет, над вами! Через двадцать минут Хабаров взлетел вторично.
Глава вторая
Его уложили на жесткой кровати в нелепое и унизительное положение "лягушки". Новокаиновой блокадой несколько притупили боль. Правую ногу взяли на скелетное вытяжение.
Ему вводили кровь через капельницу…
Врач записывала на шероховатых листах истории болезни:
"25 марта. Состояние больного средней тяжести. В сознании. Жалобы на боли в местах переломов. Пульс 90 ударов в минуту, ритмичный. Артериальное давление 130/70. Нарушений функций тазовых органов нет. Скелетное вытяжение лежит правильно…"
Не окончив записи, поднялась и пошла в палату. Состояние средней тяжести – это, конечно, лучше, чем тяжелое состояние, но радоваться еще рано. Тревога не отпускала ее ни ночью, ни утром, ни днем.
Отступление в прошлое было его тактической уловкой, его военной хитростью, его спасением от тревог, болей и неопределенности, окруживших Хабарова в больнице. Он как бы командовал себе: "Назад!" – и заставлял память вытаскивать из своего арсенала давно забытые, потускневшие, казалось, навсегда утраченные картины.
Учительница литературы, молодящаяся, мелко-мелко завитая Прасковья Максимовна предложила классу домашнее сочинение "Человек – это звучит гордо". При этом учительница предупредила, что каждый волен либо рассказать о горьковских героях, либо написать на так называемую "вольную тему". Важно раскрыть содержание слов Горького, проиллюстрировать их достаточно убедительными примерами или одним примером.
– И пожалуйста, не старайтесь изводить как можно больше бумаги. Держите в уме слова Антона Павловича Чехова: "Краткость – сестра таланта". Ваша главная задача быть убедительными, – сказала Прасковья Максимовна.
Это было ужасно давно, но, оказывается, Хабаров хорошо запомнил, как он обдумывал и как писал сочинение. Навалившись грудью на край стола, Виктор сидел без единой мысли в голове и разглядывал зеленый лист толстой бумаги, заменявшей давно истершееся сукно. Весь лист был изрисован силуэтами самолетов и пухлыми, будто взбитыми из мыльной пены, облаками. Рядом с самыми причудливыми летательными аппаратами, кроме облаков, парили еще взятые в аккуратные рамки основные физические формулы.
Была ранняя весна, и солнце ломилось в дом сквозь замазанное, помутневшее за зиму окно.
Сначала Виктор почему-то вспомнил чрезвычайно взволновавшую его историю гибели Льва Макаровича Мациевича.
Капитан Мациевич – один из первых русских летчиков, любимец петербургской публики – погиб 7 октября 1910 года во время показательных полетов. Он взлетел под вечер, когда солнце уже клонилось к закату. Набрав высоту, капитан описал широкий круг над аэродромом и начал второй. Внезапно его утлую машину тряхнуло, и пилота выбросило из кресла. В ту пору в авиации не существовало ни привязных ремней, ни парашютов. И вот в медном предзакатном небе стали падать два черных креста: один – большой, опутанный расчалками – самолет, другой – маленький, нечеткий, до ужаса обреченный – человек…
Никогда еще не летавший, но страстно увлеченный самолетами, небом, Виктор представил себе упругую, холодную струю воздуха, бившую в лицо капитана, стремительно растущую в его глазах зеленую землю и цепенящий ужас, охвативший беспомощного пилота…
Описание катастрофы Виктор незадолго перед этим прочел в популярном авиационном журнале. Статья называлась "Первая жертва русской авиации".
Разглядывая самолеты, облака и физические формулы, украшавшие стол, представляя капитана Мациевича, крестом падающего в пустом небе, Виктор мысленно произнес: "Нет!"