— За три-четыре года всякое может случиться, — упрямо протянул он, не собираясь сдаваться.

Но и я не уступал. Наследник — это известь, престолоблюститель — цемент, брат государев — щебень. Все вместе — прочный фундамент. Под такие титулы и давать придется по-царски, иначе никто не поймет и, более того, осудят за жадность.

Нет, если бы я разрабатывал этот договор как чистой воды фикцию, тогда для меня были бы важны не условия, изложенные на бумаге, а то, что эта бумага вообще будет написана.

Но побег Дмитрия возможен лишь при должном финансировании со стороны старшего Годунова, а если тот откажет с деньгами и людьми, причем откажет из благого побуждения не подвергать мою жизнь опасности?

Да, не исключено, и даже скорее всего, что сразу после смерти отца я сумею уговорить Федора принять отвергнутую идею с оплатой побега Дмитрия в Ригу, но к тому времени и тот может узнать о кончине царя, и тогда возможно…

Да все что угодно.

Не то чтобы я всерьез допускал, что дело дойдет до такой критической ситуации, когда Федору и впрямь придется уступать свой престол, но в жизни бывает всякое.

Следовательно, к бумаге надо отнестись не как к филькиной грамоте, а серьезно и вдумчиво, как к своего рода страховочному варианту, по принципу: «Мало ли что».

И если со мной произойдет непредвиденное, то эта бумага станет индульгенцией для моего ученика — ведь не посмеет же Дмитрий столь нахально отрекаться от обещаний, к тому же написанных собственноручно.

Дебаты по поводу титула длились до самого вечера, но завершились моей победой. Вновь сказала свое веское слово латынь, перед которой он млел еще сильнее, чем Годунов.

— Что же до городов, — продолжил я на следующий день, — то тут, чтоб твоя душа была спокойна, можно одарить его огромными по размеру землями, но на окраине.

— А не уговорится он с крымским ханом али, к примеру, с тем же Жигмонтом? — последовало новое возражение.

— Мальчишка? — пренебрежительно хмыкнул я.

— Советчики, — поправил он.

— Тогда… — протянул я, сделав вид, что задумался, и после паузы выдал заранее заготовленный контраргумент: — Тогда западные земли отпадают, южные тоже. Значит, остается… северо-восток. — И тут же похвалил царевича: — А ведь ты и впрямь славно придумал. Эвон как хорошо получается. Земель там, если те, что за Яицкими горами [84] брать, немерено, а вот людишек раз-два и обчелся. А уж если ему поручить еще и охранять рубежи, то и вовсе не до бунтов. Только успевай вовремя сыскать замену тем, кто убывает из крепостей — кто по старости, кто по болезни, кто от ран.

Дмитрий призадумался. Мне это не понравилось, поэтому я добавил еще один аргумент:

— Опять же отец его умеет хорошо хозяйствовать, и, если сын пошел в него да пожелает извлечь побольше доходов из тех земель, он же сразу ринется там все налаживать, а тебе прибыток в виде новых доходов в твою казну через пошлины. — И, не давая опомниться, закрыл эту тему, предложив для обсуждения новую: — Одно нам осталось — обсудить, сколько серебра ты ему выделишь.

— Мыслю, что десятка тысяч за глаза, — проворчал царевич.

Вот скупердяй! Тут державу к ногам кладут, а он… И почему я решил, что как раз с этим проблем у меня не будет?..

По счастью, грянул колокол к вечерне, а мне теперь приходилось выстаивать чуть ли не каждую церковную службу, ибо за новообращенным бдили во все глаза.

Царевич тоже их не пропускал, поскольку продолжал усиленно рекламировать свое православие.

Лишь в беседах со мной пару раз, не удержавшись, он возвращался к старому и проходился по монахам со всей своей непримиримой горячностью и жесткостью.

Ох как засел у него в памяти монах Никодим.

После вечерни, как и обычно, была трапеза, а попросту очередная пирушка, на которой я с легким злорадством подметил вопрошающий взгляд князя Рубца-Мосальского в сторону царевича и безмолвный — тоже лишь одними глазами его ответ, который изрядно обескуражил боярина.

На следующий день мы с царевичем вновь приступили к обсуждению письма, которое я для вящего соблазна Дмитрия порекомендовал составить в виде жалованной грамоты, которую в случае неудачи и отказа Федора можно использовать и как очередное «прелестное письмо».

Мол, Дмитрий настолько добр, что готов явить милость и к сыну врага своего, равно как и ко всей семье Годунова, ежели Федор одумается и по доброй воле, без излишнего кровопролития уступит престол.

И более того, в награду за то, что сей отрок, несмотря на свои малые лета, проявит разум и мудрость, он, Димитрий, дарует ему в качестве вотчин…

Дальше следовал перечень тех земель, которые мы с царевичем обговорили, начиная с града Костромы и далее.

Честно признаться, в географии я не силен, потому безропотно соглашался на все, что предлагал царевич, который уверенно сыпал названиями рек, по берегам которых предстояло провести будущие рубежи.