Вот тебе и раз. Называется, хотел как лучше, а получилось как всегда. По всему выходит, что надо идти на попятную.

Ну уж черта с два!

Мы мирные люди, но если нас обозлить, то в гневе мы…

— Он егда бьет в полную силу, ажно мне страшно деется, — поделился своими мыслями Семен Никитич. — Так что, лапушка, будем сказывать али все ж таки кнутика тебе?

Я не ответил, прикидывая дистанцию, отделяющую меня от палача. Получалось многовато. Тут не то что ногами вокруг шеи, а и вовсе не достать.

— Понятно, — правильно оценил мое молчание «аптекарь» и скомандовал: — Давай, Молчун, отвесь ему пяток для начала. Но от души.

Тот распустил кнут, прищурился, прикидывая что-то, и пропищал смешным для его комплекции, почти женским голоском:

— Не ожечь бы тебя ненароком, боярин.

— А я отойду, — кивнул Годунов и, встав из-за стола, направился в дальний угол пыточной. — Тут-то не достанешь?

— Не-э, — пропищал Молчун и прицелился.

Я, не отрывая взгляда от здоровяка, попятился, насколько мне позволяла это сделать веревка. К сожалению, выиграть удалось немного — от силы полметра, не больше.

Боярин хихикнул, а Молчун, иронично усмехнувшись моей наивности, сделал два шага вперед.

Я изогнулся всем телом назад, изображая на лице испуг.

Здоровяк снова терпеливо шагнул вперед.

— Ну-ка… — Рука с кнутом замахнулась. — Ха! — И резко пошла вперед.

Но его удар пришелся в пустоту, а я уже летел навстречу Молчуну с поджатыми ногами, повиснув на веревке, которая в одночасье стала моими качелями.

«Когда бьешь сдвоенно — как минимум один удар человек всегда пропустит. А то и оба, потому что теряется, не зная, какой отбивать, — учил нас прапорщик Твердый. — Ну-ка, Рокоссовский, еще разок. — И ободряюще: — Тяжело в учении — легко в бою».

Благодарствуйте, Николай Александрович, за науку.

А в истинности его последней фразы я убедился только что: в бою и впрямь куда легче, поскольку оба моих удара — в пах и под подбородок — Молчун отбить даже не пытался, не ожидая от меня эдакой прыти и наглости.

Хрюкнув по-свинячьи, он согнулся и через секунду рухнул подле моих ног.

Падение в нужную сторону произошло тоже не случайно — успел я отлететь назад и со второго подлета подкорректировал ногами его жирную согнутую спину, придав Молчуну правильное направление.

Ему все равно, в каком месте лежать, а мне позарез нужна удобная подставка, каковой я незамедлительно воспользовался, взгромоздившись ногами на его хребет.

Остолбеневший Семен Никитич пришел в себя лишь через несколько секунд и первым делом метнулся к веревочке, но не тут-то было.

Оттолкнувшись от неподвижного тела палача, я полетел на своих качелях в сторону стола, за которым минуту назад сидел «аптекарь», и встал на него, оказавшись таким образом в опасной близости от стены, вдоль которой свисала веревочка.

Стоять на столе было не совсем удобно — натянутая веревка хоть и не сильно, но тянула меня обратно, так что я пребывал в некоем изогнутом положении, словно собирался встать на мостик, но зато и до стены мне было ногой подать.

— Даже не вздумай, — сквозь зубы процедил я.

Но мое предупреждение было напрасным — он и без того шарахнулся обратно и вжался в дальний угол. Я прикинул возможность полета туда, но, увы, качели были коротковаты.

Семен Никитич тоже покосился на веревку и чуть приободрился — не иначе как пришел к аналогичному выводу.

Боярин мстительно осклабился и истошно завизжал:

— Кострик, Петрак, Бугай!

Но на его крик никто не прибежал, и пришла моя очередь улыбаться.

— Ништо, — зло пообещал мне «аптекарь». — Авось тебе эдак все одно долго не выстоять. — И мстительно прищурился, очевидно предвкушая грядущую расправу над строптивцем.

В это время сзади раздался глухой стон — здоровяк очухался и, опершись на руки, пытался подняться.

Пришлось запустить свои качели обратно и припечатать голову этого борова к земле, вновь встав на его жирную спину.

Семен Никитич сделал осторожный шажок в сторону веревочки, но второго я ему не позволил, продемонстрировав, что хорошо умею бить ногами влет.