Шрифт:
— Ты хороший ученик, — согласился я. — Уроки шотландца запомнил изумительно. А мои?
— Dulce laudari а laudato viro [128] , — с лукавой улыбкой произнес он.
— Речь не о латыни, — пояснил я. — Хотя можно и с ее помощью.
— Ты… о чем?
Я пожал плечами:
— Разумеется, о Годуновых. Ведь мы не договорили.
Вообще-то я был неправ — договорили мы, и еще как договорили.
Куда уж яснее.
Отдал приказ Дмитрий, а прямо или намеком — не суть важно.
128
Приятно получить похвалу от человека, достойного похвалы (лат.).
Но теперь надо было не подавать виду, что я догадался, потому что, если бы я сразу отступился от этой темы, мой собеседник заподозрил бы неладное.
— Я мог бы тебе ответить: «Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas» [129] , а также что in hostem omnia licita [130] . — Он испытующе посмотрел на меня.
— Мог бы, — согласился я. — Но тогда в ответ услышал бы, что corruptio optimi pessima [131] , ибо ты дал мне слово. К тому же nihil est tam populare, quam bonitos [132] , а ведь ты хочешь быть любим своими подданными.
129
Так я хочу, так я велю, пусть доводом будет моя воля (лат.).
130
По отношению к врагу все дозволено (лат.).
131
Самое худшее падение — падение честнейшего (лат.).
132
Ничто так не ценится народом, как доброта (лат.).
— А я сказал бы тебе, что коль не последовало ответа на грамотку, то status quo ante [133] ныне уже потеряло свою силу, а status quo ad praesens [134] совсем иное. В конце концов, у меня есть jus talionis [135] .
— Victoria nulla quam quae confessos animo quoque subjugat hostes [136] , а они уже признали, — заметил я. — Однако довольно латыни, в коей ты ныне выказал себя столь же примерным учеником, как и в освоении уроков Квентина. Мы на Руси и будем говорить на русском языке. Ты действительно не отдал приказа убить их?
133
Положение, которое было прежде (лат.).
134
Положение, существующее на сегодняшний день (лат.).
135
Право на равное возмездие (лат.).
136
Настоящая победа только та, когда сами враги признают себя побежденными (лат.).
— Надо было бы, — твердо произнес он. — Хотя бы pro bono publico [137] .
Я поморщился, напоминая, что латыни хватит, и он послушался.
— Про благо я упомянул, потому как жаждет расправы с ним и всей его семьей даже не император Димитрий Иоаннович, — надменно произнес он свой будущий титул, — а все прочие, да куда поболе, нежели я. Слыхал, что они своей Думой порешили? Тело царя из Архангельского собора перенести и сызнова захоронить его в Варсонофьевском монастыре, да не в церкви, а близ ограды. Эва как выслуживаются. И под стражу я царскую семью брати не велел — опять же Дума так решила, да еще и проход из их палат на царский двор замуровать. Мол, чтоб ведали они — отныне нет им туда ходу.
137
Ради общего блага (лат.).
— Странно, — мрачно заметил я. — Места на Руси не пустынные, а шакалов развелось немерено.
— Вот-вот, — поддержал меня Дмитрий. — Мыслю, что ежели далее так все пойдет, то мне еще и удерживать их придется, чтоб они сами ученичка твово не загрызли, потому, памятуя о даденном тебе слове, я и сказал, что не могу въехать в Москву, покамест там пребывают мои враги. Пущай их отправят куда-нибудь, дабы бояре угомонились. Знаешь, с глаз долой — из сердца вон. Особливо ежели оно у них так злобится на Годуновых.
— Они могут воспринять это двояко. Например, как намек на убийство, — задумчиво заметил я.
— Голицын умен, — Дмитрий недовольно передернул плечами, — мыслю, он все понял как надо. К тому ж не забывай, — напомнил он, — Ксению я и вовсе отдаю по твоему пожеланию Кентину. На то моим боярам и грамотка особая дадена, чтоб Федор со своей матерью не противились. Хотя, знаешь, доведись мне испытать такое унижение, когда тебе повелевают отдать свою сестру за безродного и чужой веры, да притом самому немедля удалиться в монастырь, я бы с тоски руки на себя наложил. — Дмитрий сделал паузу и испытующе посмотрел на меня.
Я продолжал хладнокровно молчать. Моя невозмутимость его ободрила, и он уже более смело продолжил:
— Да и царице тож каково, подумай? Дочь за иноземца, да еще, как ни крути, а выблядка, к тому ж сын с трона прямиком в келью. Тут с горя и впрямь можно удавиться. Но, — он назидательно поднял указательный палец, — то уже пущай яко желают, тако и поступают, потому как мне до них боле дела нет.
— И впрямь, — поддакнул я. — Вольному воля. Хотя я не думаю, что они решатся на такое, но, с другой стороны, лучше сгореть на середине жизни, чем тлеть до конца.
— Вот-вот, — обрадовался он, а я продолжал рассуждать:
— Смерть, конечно, никудышнее лекарство даже от плохой жизни, но в миг отчаяния как-то об этом не думаешь. Тот же Федор может решить, что лучше славная смерть, чем постыдная жизнь.
Дмитрий заулыбался шире прежнего и облегченно вздохнул:
— А я уж помыслил, будто ты не поверишь мне на слово, что я ничего об умертвлении не сказывал. Да вот тебе и еще одно доказательство. — Он торопливо кинулся к небольшому ларцу, стоящему прямо на полу в дальнем углу, извлек оттуда свиток и протянул мне. — Зачти, — предложил царевич, — и сам все поймешь. Нешто стал бы я в присяге, кою надлежит принять всем моим подданным, поминать твово Федьку, ежели бы повелел его умертвить? — И весело хихикнул: — Покойников бояться неча.