– Девочку пристроим, а вы ночуйте где хотите…

И вот я… нет, уже мы стоим перед знакомой кованой дверью. Первая, вторая, третья. Тук-тук. Входите. Мы открываем четвертую дверь. Ба!.. Длинный стол ломится от еды. Здесь лучше сказать: от яств. Гости в театральных костюмах – артисты местного драматического театра. Во главе стола на троне хозяин с гигантским жбаном со щами. На разливе.

– Девчонка справа от меня пусть садится. Симпатичная. На тебе, держи и гладь.

И он дает Тане метровую, полированную, с резьбой кость, сужающуюся у одного конца, но заканчивающуюся все-таки небольшим утолщением.

– Знаешь, что это? Это детородный орган моржа. Мне его якуты подарили. Гладь его, гладь, он это любит.

А потом все ушли. И мы с моим другом остались в мастерской вдвоем. И долго бродили по этому музейному пространству. Горело множество свечей в многоязыковых кованых подсвечниках. За маленькими окнами в темноте шел крупный светящийся снег. Как в мультфильмах. Я внимательно разглядывал, трепетно держа в руках, копию посмертной маски Пушкина. Несчастный. Жалкий. Я даже подумал про Башмачкина Акакия Акакиевича. Вру. Это я сейчас так подумал. Глядя на маску вновь.

Проснулись мы от трубного голоса:

– Спите, сони?

Мы слезли с печки. В центре мастерской в дубленке до пола стоял огромный Смирнов. Перед уходом он нас перекрестил и поцеловал в лоб:

– Идите с богом.

Спустя три десятилетия, выпивая в январе в маленьком венецианском ресторанчике, я узнал от замечательного искусствоведа и реставратора Савелия Ямщикова, что Всеволод Петрович Смирнов в Ленинграде в блокаду потерял всю семью. Жить в этом городе он больше не мог. И навсегда уехал из него во Псков. Для которого сделал очень много. А в поезде Псков – Москва я ничего этого еще не знал; глядя в темное окно, я вспоминал ночь в мастерской, обаятельного самодура и не понимал, что во мне рождается желание быть художником. Под стук колес. Под стук колес.

– Ну что, выпьем?

– А подо что?

– Под стук колес…

В середине 70-х я был сильно увлечен русским севером и будущей женой, с которой там познакомился. С годами увлечение деревянным зодчеством прошло, а жена осталась. Так что ничто не проходит бесследно. Родилась она в городе Каргополе, что в Архангельской области, куда мы однажды и отправились со своими друзьями, будущими архитекторами, в плацкартном вагоне. К слову сказать, сам я архитектором не стал чудом. После восьмого класса даже сдал экзамены в школу с архитектурным уклоном. Но, проучившись там две недели, вернулся в свой родной класс. Скучал. Многое в моей жизни, если не все, решают эмоции. Потом не раз меня посещала мысль бросить медицинский и поступить в МАРХИ (Московский архитектурный институт. – Ред.). Нравился мне их какой-то творческий дух, да и девушки там были, между нами, более творческими. Во всех отношениях. У своего школьного друга, а ныне известного московского архитектора, я даже «рабствовал» на дипломе. Рамки ему заливал тушью.

Но вернемся в плацкартный вагон, в котором трясутся моя будущая жена, мой только что упомянутый друг Леша и два его однокурсника – Шура и Юра. Они как раз, как водится, разливают по стаканам портвейн. Так что мы вовремя. Распитие портвейна, впрочем, занятие коварное, особенно в поезде. И здесь нужно быть очень внимательным, чтобы не проехать свою остановку. У каждого она, конечно, своя. У нас тогда она называлась Няндома, и поезд там стоял всего две минуты. А из Няндомы уже на рейсовом автобусе – в древнерусский город Каргополь. Нет-нет, ни слова о деревянном зодчестве и о знаменитой каргопольской игрушке. Это в путеводителях и рекламных проспектах. …Стояла зима. Сейчас уже нет таких зим, чтобы и снег пушистый, и много его, и мороз, и солнце, и церкви, церкви, церкви. И деревянные дома с дымком из труб. И все в валенках. И на центральной площади работало радио. И единственная пивная. Тоже на центральной площади. Пили пиво стоя, из своих банок. Выходили на улицу, потом в помещение обратно – погреться – и опять на улицу. А пиво в Каргополе варили свое и очень этим гордились. Какие-то легенды нам рассказывали про рецепты петровских времен, про медали в Париже, ну и, как водится, кульминация в рассказе – мол, это любимое пиво английской королевы. Бедная королева, она и сигареты «Новость» курила, и коньяк армянский пила, и пивом его, оказывается, каргопольским запивала. Вот и здорова была, и всю жизнь со своими зубами.

Жили мы в этом удивительном городе у школьного учителя дяди Пети. У него в избе стоял огромный фикус, до потолка, а еще говорили, что дядя Петя любит мальчиков. Но говорили это по-доброму как-то, любит и любит, что уж в этом плохого, в самом деле.

А из Каргополя на открытом грузовике мы отправились в местечко Ошевенск – там жила двоюродная бабка моей будущей жены. Еще из достопримечательностей там был недействующий Ошевенский монастырь. Ошевенск оказался уж совсем неземным чудом. Огромная деревня, а жило в ней всего три бабки. Деревянные дома размером с пятиэтажки и баньки вдоль замерзшей маленькой речки. Бабки нам баньку затопили, а потом стол накрыли. А на столе и шанежки, и рыбник, и латка, и царские соленые рыжики. Рыжики эти, между прочим, раньше мужики собирали ночью, босиком. Нащупывали их твердые сопливые тельца пальцами ног. Царский рыжик должен был проходить целиком в горлышко бутылки. Поэтому-то его ночью и собирали, к утру он уже вырастал. Стоит ли здесь говорить знатокам, что лучшей закуски под водку нет. А незнатокам все равно, пусть они водку кока-колой запивают. Потом нам бабки частушки пели матерные и все веселились-веселились. По большей части бабки.

Через год я женился. Шура стал главным архитектором маленького, но известного города под Москвой. Но его я не видел уже очень давно, а Юру М. я тогда видел вроде бы в последний раз. Он вскоре разбился на своих «Жигулях». Под Новый год – 31 декабря. Торопился его встретить. И с собой еще двух попутчиков случайных прихватил. Попутчики тоже торопились, но совсем не туда, куда попали с Юрой. На похоронах плакали все девушки МАРХИ. Юра М. был яркий и любвеобильный. А с Лешей мы продолжаем путешествовать. По Марокко, Швейцарии, Сицилии. У нас теперь другие увлечения. Он много лет не пьет и сидит за рулем, а я рядом в качестве штурмана, не всегда трезвого. Вот ведет Леша машину и говорит: «А мог ли ты, Андрюша, представить себе, когда мы с тобой сидели за одной партой, что я буду катать тебя по дорогам…?» – «Нет, – отвечаю я, – не мог. А помнишь ты, Леша, поездку в Каргополь?..» И мы начинаем вспоминать все, что только что вами прочитано. А за окном машины Марокко, Сицилия, Швейцария. А на заднем сиденье контролирует весь этот рассказ моя жена, которая родилась в Каргополе.