– Мы не хотим, мы просим, – Макс стоит у кромки воды и методично пускает «блинчики». – Есть вещи, которые трудно объяснить. Я и сам голову бы уже сломал в догадках и подозрениях, Борь, будь я на твоём месте…

– Ты не на моём месте, Володь. Мы с тобой в младые годы за одной лаборанткой вместе ухлёстывали, а теперь ты к моей дочери сватаешься! Я почти уверен, что кто-то из нас спятил. Только ещё не определился кто. Лика? Мелочь пузатая. С неё спрос, как с младенца за плохое правописание. Я? Видимо, да. Я спятил. Что до сих пор обсуждаю эту тему. Но ты! Ты!!! Если даже на секундочку допустить, что это не всплеск гормонов со стороны моей малолетней дочери, и не удачно подвернувшийся кризис твоего сорокалетия, то… у меня нет ни одной рабочей версии!

– Она спасла мне жизнь, Борь.

– Ага. Я, правда, не понимаю, как она это ухитрилась сделать… Но даже если это так! Гипотетически. Ты что, взамен теперь хочешь одарить её своей дряхлостью в расцвете её лет? Сильно смахивает на медвежью услугу!

– Ты не понял. Она спасла мою Жизнь. Это больше, чем просто избежать смерти.

– Я не понимаю. Действительно не понимаю!

– Борь. Позволь нам хотя бы не услышать от тебя сейчас отказ. Три года до совершеннолетия – всё-таки большой срок…

О Макс! Старая, хитрая лиса. Дать моему отцу то, на что он всегда втайне рассчитывает, – не принимать решение СЕЙЧАС! Что дни и годы вновь рождённому Богу! Пыль для моряка! «Гормоны», «кризис среднего возраста»… Господи, как же ограниченно знание неполных существ! Гормоны, что ли, заставили семидесятисемилетнюю женщину пойти на неизвестное рискованное мероприятие – искать себя среди песков времени?! Или кризис среднего возраста уговорил Макса поверить и принять то, во что бы не поверил ни один нормальный человек. Видимо, он – кризис – сейчас нашёптывает ему правильные слова в разговоре с моим отцом. Видимо, гормоны пригнали его в этот богом забытый крымский посёлок, просить у отца руки любимой женщины. Вместо того чтобы сливаться в экстазе в стенах своей московской квартиры с чокнутой малолеткой!

Я не вмешиваюсь в разговор, сидя рядом на полотенце, чтобы не подливать масло в огонь. Но, похоже, приходит пора:

– Знаешь, пап. Ты можешь не воспринимать мои слова всерьёз, ссылаясь на стереотип «малолетства», но кое-что я всё-таки тебе скажу. Во-первых, не волнуйся. Гормоны подождут. И алчный призрак кризиса сорокалетия не будет преследовать меня по тёмным подъездам. А во-вторых, хочешь ты этого или нет, нравится ли тебе это, но со мной всегда теперь будет единственный близкий человек. Любимый человек. Человек, чья жизнь неразрывно связана с моей. И если для того, чтобы, как говорится, соблюсти приличия, требуется подождать каких-то несчастных три года до совершеннолетия, чтобы потом просто хлопнуть дверью и никогда не возвращаться в дом своих единственных в этой жизни настоящих друзей – я говорю о вас с мамой, – тогда не верь нам. Сомневайся. Ты же не поверил, когда я просила отпустить меня. Ты не поверил и в то, что я просто сделаю то, что необходимо.

Макс подходит ко мне, садится рядом на корточки и берёт мою ладонь в руки. Отец поднимает от земли голову и смотрит на него:

– Слышишь это?

– Слышу.

– И как тебе?..

– Она другая, Борь. Не такая, как мы. В ней сила. И с ней не совладать. Её можно только любить. А о приличиях пускай черти в аду на скамеечке калякают. Я пришёл к тебе просить благословения. А не снисхождения или смирения, понимаешь? БЛАГОСЛОВЕНИЯ. И поверь, больше, чем нам, оно нужно тебе. Покой в сердце и радость за двоих людей, которые в кромешной тьме вселенной, по одному неслышному зову сердца нашли себя. И удивились. А удивившись, увидели, что удивлению нет предела.

– Вы психи! Чёртовы психи! Я постарел за эти два дня, наверное, лет на двадцать! – Мы с Максом переглянулись. – Делайте что хотите! Но если мать хоть что-нибудь пронюхает раньше времени. Хоть маломальский повод… Удавлю обоих, вот этими руками!

Последний «блинчик» прощёлкал по бесконечно спокойной глади вечернего моря и неслышно свалился где-то вместе с водопадом брызг с края условной линии, обозначающей

– Я пойду провожу Макса. Он уезжает.

– …

– Что?

– Ты вернёшься?

– Пап, ты что, ненормальный?! Конечно, вернусь. В теннис же договорились сегодня постучать. Я уже соскучилась.

– Я-то нормальный! Наверное, я последний нормальный на этой планете, который не понимает, но пытается поверить в то, что бывает то… чего не бывает.

– Именно за это я тебя и люблю. Не волнуйся, скоро буду…

Я Малик.

Вновь пробуждённый, я иду по кипарисовой аллее. Среди благоухания роз с лёгкой примесью запаха прелых водорослей с мола на набережной. И моё первое желание: нарвать эти аккуратные круглые шишечки, растрескавшиеся неровными шестигранниками, отполировать их, покрыть лаком, нанизать на шёлковую нить и одеть на шею женской половины себя… Было бы забавно.

Второе моё желание: вынырнув из синеватой черноты ночи под последним фонарём аллеи, вскарабкаться на невысокие, толстые, неровно оштукатуренные и побеленные стены открытого кинотеатра и, подпевая несущейся из скрытых за спиной колонок «Roma Che Fa Te Innamora», [17] прижаться всем сердцем к мужской половине себя… «Ах, Моцарт, Моцарт! Когда же мне не до тебя?» И кто б ещё имел терпенье? В печали мнятся большие забавы. Ах, гении земли! О, скоморохов нравы: вертеп молитв и сумерки веселья…«Садись; Я слушаю…» [18]