— Я выдернул ручки катапульты, когда понял, что самолёт падает прямо в заграждение на границе аэродрома, — рассказывал Рябий своим высоким голосом, — а земля, бляха, вот она, рядом. Ну, двадцать «ЖЕ» в одно «ЖЕ» и полетел я вверх. Только опомнился, как увидел под собой взрыв самолёта в момент его удара о землю. И тут до меня доходит, что падаю прямо туда без парашюта. Мать честная! Вот где, думаю, смертушка моя. В это время меня подбросило вверх взрывной волной, затем дёрнуло. Удар! Пришёл в себя — лежу рядом с пожарищем и оттуда ко мне «бежит» пламя горящего керосина. Хотел вскочить да отбежать подальше от этого кошмара, но только дёрнулся и сразу понял — не встать. А огонь уже к ногам подобрался. Ох, и злость меня взяла, бляха, если жив-то остался, думаю, так не гореть же сейчас. И пополз на спине, пятками упираюсь и ползу, так и дополз до забора. Вижу как во сне: вертолёт подлетел к пожарищу, приземлился и из него тут же спасатели выскочили, к самолёту побежали. Да они же, бляха, не туда бегут! Они же меня не видят! Ухватился за столб, да вгорячах хотел подняться. От боли чуть сознание не потерял. Уже тускнеющим сознанием наблюдаю, как из вертолёта вышел Степан Анастасович Микоян, обошёл место аварии и двинулся обратно с поникшей головой. Ребята, честно — так вдруг стало обидно, бляха, что никто на меня не хочет внимания обращать, как заорал во всё горло: «Да здесь я, здесь!». Но никто в мою сторону даже не оглянулся. Последнее, что запомнилось — моё удивлённое возмущение: «Они все оглохли, что ли?!».

«Не-е-ет, меня легче пронесло, — вернулся я к реальной действительности, — только вот о напарнике ничего не знаю». Отдохнув минуту, понял, что насчёт «приехали» погорячился — висеть вниз головой оказалось делом малоприятным. Раскачивая самого себя, мне удалось ухватиться за ветку ближайшей сосны и принять, наконец, вертикальное положение, радостным криком оповестив об этом окружающий мир. Неожиданно в ответ я услыхал крик моего товарища. С большим трудом удалось освободиться от новой подвесной системы, которую мы в своё время забраковали, но она почему-то всё равно оказалась на вооружении. Попробовал сползти вниз по мокрому шершавому стволу, но не тут-то было — объединённый разъём подключения моего высотного костюма к борту самолёта вместе с ранцем носимого аварийного запаса запутался среди ветвей. Желание оказаться на земле было настолько сильным, что хватило сил вырвать шланг из костюма, и через несколько секунд, проваливаясь по колено в болотистую жижу, я уже выбирался на поляну, где меня поджидал Станислав. Он приземлился без приключений, соскользнув по ветвям огромной ели, как на салазках. Перед самым наступлением темноты на нас вышел спасательный вертолёт благодаря небольшим сигнальным ракеткам, которые мы запускали, услышав шум вертолёта. Я стоял, прижавшись к сосне, и смотрел, как к нам спешила медицинская сестра. Шёл противный холодный осенний дождь и лишь сейчас я почувствовал неимоверную усталость от всего происшедшего. Как-то даже не верилось, что первый новый истребитель, закупленный ПВО, больше не существует, и что я впервые не дотянул до аэродрома.

— Как Вы себя чувствуете? — воскликнула, запыхавшись, медсестра, обеспокоенно заглядывая мне в глаза.

— Нормально, вот только пить хочется.

— Возьмите, — поспешно проговорила она, протягивая бутылку, с которой и выскочила из вертолёта, всё время прижимая её к груди.

Я с жадностью сделал пару глотков, прежде чем понял, что это спирт.

На следующий день, после официального доклада членам комиссии, мне стала ясна настоящая цена брошенной машины, когда переговорил с одним из представителей фирмы Микояна.

— После останова двигателей тебе нужно было как можно быстрее снижаться на высоту их запуска, — разъяснял он.

— Зачем такая спешка? — в свою очередь удивился я.

— Ты что, не знаешь о причине предыдущей аварии МиГ-31?

— Нет, я только что из отпуска.

— Мы же отправляли в институт телеграмму! Дело в том, что ОКБ, пытаясь дотянуть максимальную тягу к требуемым значениям, пошло на уменьшение зазоров между статором и лопатками турбины. Это и стало приводить к их зацеплению в процессе неравномерного охлаждения после выключения двигателя.

— Выходит, я оказался в стороне от этих событий?

— Володя, не бери близко к сердцу, — участливо похлопал меня по плечу собеседник, — всё хорошо, что хорошо кончается.

— Конечно, жизнь продолжается, — согласно кивнул я в ответ, — но до соплей обидно, что всё так просто.

В истории отечественного самолётостроения отдельное место занимает создание штурмовиков. «Профессором» в этом деле было ОКБ Ильюшина, создавшее в период Великой Отечественной Ил-2 и Ил-4, а затем Ил-40 со стреловидным крылом. Испытания его были закончены в 1955 году, а в следующем была выпущена первая партия из пяти машин. «Разгон» авиации в 1960-м поставил крест не только на них, но и на всей деятельности ОКБ, связанной с этим направлением, на долгие годы. Начало вооружённых конфликтов на Ближнем Востоке, мне кажется, послужило причиной возврата к этой проблеме, особенно после того, как в 1967 году штурмовики «Скайхок» разнесли «в пух и прах» оборонительные позиции на Синае. От ОКБ Ильюшина был предложен двухместный вариант Ил-42, а от суховцев — одноместный Су-25. Арабо-израильская война 1973 года выдвинула ряд новых требований к штурмовой авиации, и Су-25 оказался более проработанным и подготовленным на тот момент, что и определило его судьбу. Первый полёт Су-25 состоялся в феврале 1975 года, т.е. через три года после «выхода в свет» американского А-10, в сравнении с которым «наш» имел большую тяговооружённость и большую максимальную скорость, но с гораздо меньшими габаритами. Имея под крылом десять точек подвесок, штурмовик способен был поднять более четырёх тонн боевой нагрузки. В первом же полёте на полигон меня поразила высокая точность стрельбы и бомбометания, хотя прицельно-навигационное оборудование ничем не отличалось от того, что было установлено на самолётах Су-17М2 или Су-17М3. «Грач» (так прозвали Су-25) позволял на практике реализовывать правило: там, где прицельная метка — там бомба и снаряд. Государственные испытания показали, что при всей своей простоте в эксплуатации дозвуковой самолёт имел в себе особенности, не учитывать которые было так же опасно, как и на любом сверхзвуковом. Наше поколение лётчиков выросло и окрепло на стреловидных крыльях и, пилотируя у земли, не привыкло особо контролировать число М полёта, по которому Су-25 имел максимальное ограничение М=0,82. А это уже начало околозвуковой зоны, где на прямом крыле начинается волновой кризис, приводящий к затягиванию самолёта в пикирование. По этой причине ещё в 1943 году погиб лётчик-испытатель нашего института Г. Я. Бахчиванжи на БИ-1 с жидкостным реактивным двигателем. До указанного ограничения на средних углах атаки Су-25 ещё управлялся по тангажу, а вот дальше… Что может быть дальше — наглядно продемонстрировала одна авария. Как я уже упоминал, в это время Службой командовал А. Д. Иванов, «последний из могикан», получивший в день своего пятидесятилетия от лётного состава настоящую казацкую шашку, с которой чей-то дед ходил в конные атаки за Советскую власть. В одном из испытательных полётов на Су-25 Иванову предстояло определить работу прицела в режиме «бомбометание на выводе из пикирования». На этом выводе он и успел в последний момент покинуть самолёт. Вскоре Александр Дмитриевич появился перед нами в лётной комнате со следами дыма и огня на комбинезоне и непривычным для него тихим голосом рассказывал об обстоятельствах аварии: — Пикирую на цель с углом 40°, совместил с ней прицельную марку и жду команды «Вывод». Как только прошёл сигнал, потянул ручку управления «на себя» и нажал гашетку сброса бомб, которые уходят автоматически в процессе вывода. И тут вижу: штурмовик «не хочет» выходить, а словно привязанный, с бешеной тряской и рывками по крену упрямо летит к земле. Ручку тяну, а реакции почти нет. Ещё несколько секунд — и будет «полный рот земли». Не помню, как катапультировался, но сразу после раскрытия парашюта увидел под собой огромный взрыв самолёта вместе с бомбами. От страха закрыл глаза — думал, конец. Приземлился прямо в горящую от керосина траву. Пока освобождался от парашюта, чуть не задохнулся от дыма и высокой температуры. Бежал из очага пожара, словно заяц, перепрыгивая через языки пламени. И вот, как видите, добежал, — с иронией к самому себе закончил командир, склонив слегка голову и глядя на нас удивлённым взглядом человека, не до конца осознавшего, что всё уже позади.

Расследование лётного происшествия показало — самолёт с выпущенными тормозными щитками пикировал с ростом скорости, и ещё до ограничений, на сравнительно больших для этого штурмовика числах М полёта, рост углов атаки на выводе привёл к резкому ухудшению управляемости по тангажу и эффективности элеронов. В дальнейшем модифицировали тормозные щитки и установили в систему поперечного управления гидроусилители.

С начала 1980 года государственные испытания Су-25 были прерваны по причине боевых действий в Афганистане. «Наверху» приняли решение две опытные машины «обкатать» в зоне конфликта. Два ведущих лётчика В. В. Соловьёв и В. Н. Музыка — были отправлены на три месяца в чужую страну. Вернулись они невредимыми, получили ордена, не испытывая по этому поводу особой радости, вероятно потому, что поняли, кто чего стоит на такой войне, что нашу любовь к небу политики используют для того лишь, чтобы мы убивали друг друга.

Однако и небольшого срока пребывания оказалось достаточно, чтобы сделать вывод — этой машине суждено и дальше «тянуть» основной груз «черно-красной» работы. Горы Афгана были как раз теми «деревьями», на вершинах которых могли спокойно располагаться только «Грачи». Ниже их Су-17, ещё ниже — МиГ-21 и МиГ-23. Як-38 также пытался отыскать на них своё место, но как ни старался Юрий Митиков, лётчик-испытатель фирмы Яковлева, но так и не смог защитить «честь мундира». На высокогорных аэродромах, в условиях высоких температур самолёт вертикального взлёта и посадки не смог эффективно выполнять боевые задачи. А Су-25 «грузил на себя» авиабомбы разного калибра, блоки с НУРС, УР с лазерным наведением и вместе с пушечной установкой отправлялся в ущелье. «Ныряя» с одного склона и «выползая» с противоположного, он привозил иногда на своём теле до 100–150 пробоин от пуль и осколков снарядов. Цельносварная кабина из титановой брони не имела трещин и после пятидесяти попаданий. Первый и, может быть, последний бывший вице-президент России А. В. Руцкой, воевавший в Афганистане, благополучно катапультировался после попадания ракеты прямо в борт кабины. Защищаясь тепловыми ловушками от ракет с тепловыми головками в течение всей атаки цели, а от ракет «Стингер» — стальной бронёй и стальными тягами управления, «огрызаясь» назад из подвесных подвижных пушечных установок, штурмовик совершал по 6–8 вылетов в день. За всю девятилетнюю войну мы потеряли 23 штурмовика, выполнив около 60 тысяч боевых вылетов. Но всё оказалось напрасным — результат тот же, что и американцев во Вьетнаме. Повторив их горький урок, пришлось уходить. В жизни такое происходит каждый раз, когда становится ясно, что ты здесь никому не нужен. Если в составе оборудования Су-25 не было ничего «своего», то Су-25Т, наоборот, сильно отличался этим от предшественника. Новый прицельный комплекс автоматически распознавал малоразмерные подвижные цели, сопровождал, выдавал целеуказания и наводил на них УР. Его оптико-электронная система имела телевизионный канал и лазерный дальномер, позволяющие сопровождать цель с точностью до 0,5 м, даже если бы это была ворона. Тепловизионная система обеспечивала работу комплекса в ночное время. В том виде, в котором Су-25Т первоначально представили военным на испытания, эта машина, предназначенная для боевых действий у земли на предельно-малых высотах, требовала от лётчика работы на пределе своих психофизиологических возможностей. Мы оказались пред дилеммой: или требовать внедрение автоматизации систем управления, или строить двухместный штурмовик. Естественно, фирма пошла по первому пути и создала автоматизированную систему, обеспечивающую автоматический выход на цель и бомбометание с точностью 2–5 м. Причём после включения лётчиком режима «Привязка», цель сопровождалась даже в перевёрнутом полете и даже в случае, когда она неожиданно останавливалась. Такой ударный комплекс требовал длительного периода проведения испытательных работ, но историческая трансформация СССР определила судьбу этого штурмовика — он так и не был реализован в серии для оснащения авиационных частей России. Впрочем, не только его одного. Было бы несправедливо умолчать об упорной борьбе ОКБ Ильюшина, возглавляемого уже Г. В. Новожиловым, за «жизнь» своего детища — Ил-102 — представляющего собой дальнейшее развитие Ил-42. Два двигателя Р-33 без форсажных камер обеспечивали и высокую надёжность, и малые удельные расходы топлива. Несмотря на шестнадцать узлов подвески для приёма боевой нагрузки в семь тонн, предполагалось, что он будет иметь более высокие лётные характеристики, чем Су-25, и значительные потенциальные возможности по внутренним объёмам. В инициативном порядке ОКБ удалось построить первый экземпляр, одолжив двигатели в НИИ. Однако единственным, но крупным, камнем преткновения на пути проведения испытаний стал министр обороны СССР Д. Ф. Устинов. С негласного разрешения Главкома ВВС П. С. Кутахова опытный экземпляр всё-таки начал программу испытаний в Белоруссии на положении «незаконнорожденного ребёнка». За два года выполнили без единого отказа 250 полётов. Но время неумолимо работало «против», и дальнейшие события в стране также определили для этого самолёта место. Место в одном из ангаров на аэродроме в Жуковском.

Существующие виды испытаний имеют довольно широкий спектр. Одни включаются в программу в обязательном порядке, другие изредка, потому что вызваны специфическими свойствами конкретного летательного аппарата. К такого рода испытаниям и относится определение способности самолёта к «козлению» на посадке.

«Козёл!». Нет, это не презрительное отношение одного человека к другому, ставшее распространённым в последнее время среди определённой категории людей. В авиации оно имеет совершенно другой смысл. Когда в момент приземления самолёт неожиданно отделяется от земли, то говорят, что он «скозлил» или «лётчик сделал козла». И такой «козёл» не страшен, если он не скоростной, по причине грубого приземления из-за преждевременной потери скорости. Гораздо опаснее скоростной, на повышенной скорости, когда возможна целая серия прогрессирующих «козлов». Здесь и до беды недолго. Причины «козления» кроются и в ошибках лётчика, и в конструктивной склонности самого летательного аппарата. Причём эти причины настолько взаимосвязаны, что при отсутствии одной из них, у другой может и не хватить «сил» для повторного отделения. Гораздо хуже, когда эти причины сходятся в одной точке. Тогда можно увидеть довольно неприятную картину: резкое взмывание самолёта вверх с потерей скорости, переход на отрицательные углы тангажа, удар передней, носовой стойкой о бетон и… Излишне говорить о последующих событиях. Если в массовой эксплуатации начинают возникать подобные ситуации, то испытания должны определить, что делать — учить лётчика или «лечить» самолёт. А, возможно, и то, и другое. В истории ГК НИИ ВВС такие работы проводились крайне редко. Из архивов кинохроники я видел кадры испытаний на «козление» первого реактивного истребителя МиГ-15. До сих пор перед глазами заснеженный аэродром и истребитель, не летящий и не бегущий по ВПП, а совершающий длинные прыжки. После каждого удара о землю шасси на мгновение исчезало из виду, самолёт как бы ложился плашмя на живот, полностью покрываясь поднимающейся вверх снежной пылью, а затем снова, подброшенный невидимой силой, резко уходил от земли.