— Он Огородникову на двух листах нравоучительную «телегу» накатал. Ясное дело, не понравилось, распалился. Да и секретарь в огонь масла брызнула: зарегистрировала депешу. Вызывал, снимал стружку. Приказал впредь не регистрировать и не носить на доклад такую «чушь».

— Может, на самом деле там жаргонная горчица с натертым хреном перемешана?

— Может. Но стоит ли из-за такого пустяка рвать и метать, себе и другим нервы мочалить? Я так ему и сказал. Поди все еще ерзает в кресле с очередной папиросой в зубах.

Спустя час Погодин докладывал начальнику о проделанной работе. Начал спокойно, излагая все по порядку, но вскоре ему показалось, что Огородников слушает невнимательно, без интереса, только потому, что положено выслушать, занервничал, и остальная часть доклада получилась бессистемной, скомканной. Докладывал он не больше пятнадцати минут. Огородников, ворочаясь в кресле, дымил длинной папиросой, часто стряхивал пепел.

— Все, что ли? — спросил, глядя в пепельницу, наполненную измятыми окурками.

— Да.

— А вы в командировке что сделали?

— Как? — Погодин не понял вопроса.

— Вы все говорите: «Мы с Колокольчиковым, мы с Колокольчиковым». А лично вы какую работу проделали?

— По-моему, ни один сотрудник областного уголовного розыска не должен работать в командировках по конкретным делам в одиночку, без тесной связи с местными работниками.

— Вы учите меня?

— Нет. Но если вас интересует не все, что сделано, а лишь моя работа, то я изложу ее в письменном рапорте.

— Изложите. И запомните: мне нужны проценты раскрываемости преступлений. Они же появляются тогда, когда преступникам доказана вина.

— Мы докажем. Задержим группу Крестова и докажем.

— Когда?

— Точно сказать не могу, но скоро. Ведь должны же они появиться в нашем городе или в училище, и нам об этом сообщат. Кроме того, заготовлена областная ориентировка о их розыске. Может, посмотрите?

— Вечером.

— Я свободен?

Огородников поглядел на Погодина, подумал, буркнул:

— Да.

Погодин ушел в свой кабинет, распахнул окно, закурил. День разгулялся, посветлел. Плотное стадо рыхлых облаков, подгоняемое ветром, утянулось на север. Небо расчистилось, засветилось нежной синевой. На макушках тонких тополей, в мелкой листве-кудряшках, проказничал легкий ветерок, готовый в любую минуту упорхнуть в высь, туда, где ранней весной и поздней осенью усталый, но надежный вожак журавлиной стаи уверенно ведет свой клин к намеченной цели. Таким вожаком Погодин желал видеть своего начальника, потому что для человека, даже устойчиво стоящего на ногах, всегда имеет значение — кто рядом, а для коллектива — кто стоит у руля, кому этот руль доверен.

Ранним утром резкое дребезжание старой оконной рамы сорвало Погодина с койки. Откинув белую занавеску, он увидел у окна проводника служебно-розыскной собаки старшину Кучерова. В открытую форточку влетело страшное слово:

— Убийство!

— Где?

— В Косых Бродах.

Через три минуты Погодин выскочил на улицу, торопливо натягивая пиджак на широкие плечи. Дверца крытого железом кузова синей машины, подпоясанной красной лентой, была приоткрыта, и Погодин легко вскочил в машину. Сверху, из-под матового стеклянного кругляшка, струился мутноватый свет крохотной лампочки. У ног Кучерова возилась крупная овчарка.

— Эксперт-криминалист в кабине, — сообщил Кучеров. — Можно ехать.

Погодин нажал белую кнопку — сигнал водителю. Мотор взвыл, машина вздрогнула, покатилась по асфальту, набирая скорость, веером распуская сизый хвост.

— Кого убили? Мужчину, женщину? — поинтересовался Погодин, нервно разминая папиросу, не замечая, как мелкий табак сыплется на пол тонкой ниткой, к носкам черных, запыленных туфель с порванными, но аккуратно связанными шнурками.

— Мужика, — сонно ответил Кучеров, не расположенный к разговору.

— На улице? В доме?

— Труп в сенках. На шее резаная рана.

— Личность неизвестна?

— Какой-то Дымов.

— Дымов? — почти выкрикнул Погодин, подброшенный вверх на ухабе. — Это точно?

— Фамилия броская. Не забылась.

— Молодой, пожилой?

— Не знаю.

— Зовут? Как зовут? Не Санька?

— Не знаю. Все данные у эксперта, он записывал у дежурного по управлению.

Обнаружив, что половина табака высыпалась из папиросы, Погодин достал новую, раскурил, сделал две глубоких затяжки, резко, толчками, выдохнул дым, замолчал, уронив хмурый взгляд на овчарку, спокойно лежавшую у ног.