Он молчал.

Стефани глубоко вздохнула.

— Я сказала «да», потому что твое предложение было подобно осуществившейся мечте, и только позднее я начала сомневаться в реальности своей мечты. Я была уверена, что тебе нужна жена такая же уверенная в себе и искушенная в житейских делах, как ты, а я не была такой. Я думала, что одурачила тебя, что ты поверил, что я такая, какой притворяюсь. И мне было страшно вообразить, что будет, когда откроется правда.

— Какая правда? — потребовал Энтони почти резко.

Она почувствовала вдруг сильную усталость, и комната показалась ей холоднее, чем несколько минут назад.

— Я — настоящая. Всегда смущенная, неуверенная, испуганная. Как женщина, я не могла равняться с таким мужчиной, как ты, и знала это.

Он внезапно рванулся и схватил ее, и до того, как она могла сказать хоть слово, она обнаружила, что лежит на спине в постели, и Энтони склонился над ней.

— Просто для справки, — сказал он взволнованным голосом, — я не из золота, Стефани. Я не принц из волшебной сказки, и я чертовски уверен в том, что не являюсь более значительным, чем сама жизнь. Я такой же мужчина, как и все.

— Энтони…

— Это ты была одурачена, — продолжал он тем же взволнованным, безжалостным голосом. — В том, что касалось меня и тебя. Маска, которую ты носила, была почти прозрачной — любой видел сквозь нее, включая меня, робость, неуверенность, иногда страх. Но в тебе было что-то нежное, грациозное, ты была изысканно вежливой. Все видели также и это. Стефани, почему, ты думаешь, я обращался с тобой так бережно? Почему я разыгрывал из себя чертова джентльмена вместо того, чтобы схватить и унести тебя на плече, как мне хотелось. Если бы я считал тебя уверенной в себе светской женщиной, которую ты так старательно из себя разыгрывала, я бы женился на тебе сразу, едва ты встала со школьной скамьи, вместо того чтобы ждать более двух долгих лет, чтобы сделать тебе предложение.

Пристально глядя на него, она могла лишь вымолвить:

— Я не знала, что ты хотел жениться на мне еще тогда.

— Я решил жениться на тебе в первый же раз, как увидел. Но ты была слишком юной, поэтому я ждал. Я старался быть терпеливым, не ошеломлять тебя. Ты была, как пугливая маленькая птичка, такая красивая и милая и такая хрупкая, что я почти боялся прикасаться к тебе.

Она бессознательно подняла руку к его лицу, чувствуя его крайнее напряжение, и ее сердце забилось и заныло. Если его чувства были так сильны тогда, может быть, у нее есть шанс. Но он заговорил прежде, чем она смогла закончить свою мысль, и надежда ее умерла в безмолвной агонии внутри нее.

— Когда Джеймс пригласил меня прийти к нему, я предчувствовал что-то недоброе, — проговорил он, и голос его стал суровым, как и лицо. — Я никогда не видел его таким расстроенным. Он сказал, что многого не знает. Все, что он сообщил мне, это то, что ты уехала, сбежала с Льюисом Харди. Он отдал мне кольцо, которое я подарил тебе, и я хотел швырнуть это чертово кольцо на пол, хотел помчаться за тобой, вырвать тебя у Харди и унести куда-либо.

Он внезапно рассмеялся странным резким смехом.

— Конечно, я не сделал этого. Это было бы нецивилизованно. Я спокойно ответил Джеймсу, что надеюсь, что ты будешь счастлива, и ушел. И уехал из страны как можно дальше, потому что знал, если увижу тебя с его кольцом на пальце, то не смогу больше вести себя достойным образом. Я не возвращался до тех пор, пока не решил, что смогу. Стефани, когда мы увиделись снова?

— Через два года.

— Через двадцать шесть месяцев. На открытии галереи. Ты была уже разведена. Ты была с Джеймсом, и он первый заговорил со мной.

Стефани прикусила нижнюю губу так сильно, что почувствовала вкус крови.

— Извини, — сказала она почти слышно.

— Ты думаешь, это поможет?

Его голос стал внезапно спокойнее, в нем не было такой резкости, как раньше.

— Наверное, ничего из того, что я могу сказать, не поможет. Слишком поздно.

— Разве?

Он наклонил голову и коснулся ее легким поцелуем.

— Это помогает. Сознание того, что я могу заставить тебя хотеть меня. Сознание того, что тот другой никогда не пробуждал в тебе огня, что ты — моя. Ведь ты моя, не так ли, милая?

Она отрицала бы это, если бы могла. Да и какое это имело значение, в конце концов. Она уже отдала ему всю себя, почему бы не признать это вслух.

— Да, — мягко подтвердила она.

Его руки крепче сжали ее, и его рот стал требовательным от желания, пока он целовал ее. Стефани прильнула к нему, но даже когда ее тело неистово отвечало на его страсть, она с болью осознавала, что душой и телом отдалась человеку, который никогда не полюбит ее снова, потому что уже любил ее раньше.