Кента подхватили под руки, куда-то повели. Вскоре пришли к двухэтажному дому, поднялись, распевая и крича, по наружной лестнице на второй этаж в просторное помещение. Здесь был накрыт стол: всего навалом – и винограда, и яблок, и персиков, и помидоров, всевозможных салатов, жареных уток, мутной чачи. Не успел он моргнуть глазом, как оказался сидящим рядом с дородной женщиной, и уже наливают ему чачу, а перед его носом на тарелочке источает аромат утка. Выпивают, за что – неизвестно. Только позднее он узнает, что провожают директоршу московского гастронома с мужем, похожим на общипанного цыпленка. Супруги завтра улетают в Москву – уже два дня длятся проводы. Так познакомился Кент с абхазским гостеприимством.

Понемногу один за другим выходят из-за стола. На одном из присутствующих отлично сшитый костюм. Пожалуй, Кенту в самый раз. Наказать бы за беспечность… Бог с ним, пускай пока носит… Последними уходят директорша с Цыпленком. Кент с удивлением констатирует факт, что сидит за столом в одиночестве. Только что шумели, кричали, а тут… в другой комнате раздается храп; сначала храпел один кто-то, затем к нему присоединились, и пошло… Что за люди! Хоть бы «до свидания» сказали или что-нибудь в этом роде!..

Осмотрелся, высматривая, где бы и ему расположиться, – негде.

Увидев зеркало, достал бритвенные принадлежности, нашел горячую воду и побрился. Явиться взору Лючии нужно в лучшем виде. На прощание – еще стопочку, и привет этому дому. На улице как-то вдруг рассвело. Утро настало.

Кент нашел контору, в ней человека, показавшего «теремок» Лючии, – в точности такой же, как и все другие. Он оказался заперт. Кент стучал-стучал, никто не открыл. Прошла женщина с ведром, спросила:

– Вы кого ищете? Люську? Ее нету.

«Люську»?… Впрочем, здесь она, конечно, может именоваться и Люськой…

– Вы не знаете, – спросил женщину с ведром, – когда она вернется?

– В обеденный перерыв придет, – ответила женщина. – Она сегодня рядом работает. Можете пойти сейчас к ней, здесь недалеко, трубу приваривают…

Она объяснила, как пройти, – оказалось действительно рядом, с полкилометра, в поле. Кент издали увидел нескольких рабочих, склонившихся над люком канализационного колодца. С замиранием сердца подошел к ним, думая найти среди них женщину. Наконец сообразил, что она, наверное, в колодце. Спросил:

– Скажите, где сейчас Лючия? – и тут же поправился: – Люська…

– Люська! – крикнул в люк один из рабочих. – Тут к тебе…

– Сейчас! – послышался хрипловатый голос.

Минут через пять из люка вылезла крупная женщина с широкой недоброй физиономией, в брезентовых штанах и куртке, со сварочным аппаратом в руках. Боже мой!..

– Э-э… вы Лючия? – спросил Кент, заикаясь.

– Что еще за Лючия? – недоуменно спросила женщина прокуренным голосом.

– Видите ли, я… как бы это сказать… я с вами переписывался. Я – Феликс!..

Глаза ее широко раскрылись. Она удивленно смотрела на Кента.

– Неужто?! – вскричала обрадованно. – Мужики! – обратилась к рабочим. – На сегодня баста! Скажите там прорабу что хотите, но ко мне родственничек приехал…

Она бросила аппарат и протянула Кенту здоровенную лапу. Вот так богиня!

Идеалы – вещь хорошая, но встречаются они, видимо, довольно редко. Поэтому лучше уж стремиться к реальному и мечтать о доступном, имея о нем собственное представление и не веря представлениям других. Сама себе она, может, и казалась такой, какой ей хотелось себя видеть. Наверное, и Кент кажется себе красавцем, но неизвестно, что думает об этом она?

Кент изобразил на лице улыбку и выдавил из себя какие-то приветливые слова, уместные при встрече «родственных душ». Они пришли в «теремок», и, не стесняясь его присутствия, Лючия-Люська начала стаскивать с себя брезентовую оболочку. Извинившись, он отвернулся, чтобы дать ей возможность переодеться.

«Самое лучшее сейчас – видеть ваши глаза», – вспомнились ему строки из ее письма. «А для меня самое лучшее было бы сейчас дать отсюда тягу!» – подумал он…

– А вы точно такой, каким я вас представляла, – было первое, что она сказала, когда Кент повернулся к ней.

В «теремке» из меблировки, кроме кровати, ящика, похожего на шкаф, стола и стула, не было ничего. Она переоделась в ситцевое платье с чересчур вызывающим разрезом. У нее были рыжие волосы, большой рот, синие глаза с белесыми ресницами, вдобавок еще и курносая. Широкие бедра, крупные ступни, она чуть-чуть хромала.

– Знаешь, Феликс, мне нравится твое имя. Оно настоящее? – спросила она.

– Если хочешь, – буркнул Кент, – можешь называть меня Гарри…

«Ежели ты можешь назваться Лючией, – подумал он зло, – почему я не могу быть Гарри, или Бернардино, или даже Риголетто?…»