Реакцией на потерю Алжира стал массовый, истероидный национализм; но этот национализм, как ни странно, был в одно и то же время болезнью и лекарством. Он толкал массы навстречу одержимому фашизму, и он же толкал французов навстречу друг другу, обострял чувство принадлежности к единому народу, единому языку, за неимением единой веры или единого неверия – к упованию на единую историю. Заранее нельзя было сказать, какое из двух неразделимых начал любого национализма возьмет верх; случится ли фашизация массового сознания или произойдет соединение большинства ради повторного обретения родины – на новых основаниях. Это зависело от силы исторической инерции, от работы предшествующих поколений французских интеллектуалов, но также это зависело от напряженной работы правящей элиты. Куда она повернет и сможет ли, захочет ли предпочесть легкой дорожке, эксплуатации оскорбленного чувства национального достоинства тяжелый и опасный путь обретения гражданской нации с ее национализмом – общегражданским.

Собственно, сегодня мы находимся примерно в той же точке исторического развития, на той же исторической развилке. По субъективным и объективным причинам мы подошли к черте, за которой любой правящий режим обречен все сильнее окрашиваться в националистические тона, потому что нет и не предвидится какой бы то ни было другой объединяющей идеи, кроме национальной. Хорошо это или плохо, обсуждать бесполезно; это – так. И сегодняшнее объединение русских церквей, если смотреть на него не мистически, а только лишь политически, извне, – еще один, самый, быть может, мощный за все последние десятилетия шаг в заданном направлении. Единство русской церкви (опять же, не затрагивая проблемы собственно церковные) будет воспринято и осмыслено как восстановление единой русской культуры; это чувство как бальзам ляжет на измученные историческим одиночеством сердца наших современников, утешит их и многократно усилит давно уже зреющее ощущение – нам нужна солидарность. Хотя бы национальная. Если никакой другой не получается.

Так что национальное начало будет катализировано; внутренне раздробленная, раздраженная на мир, подданных и саму себя власть неизбежно станет с этим считаться. Особенно та, которая придет на смену нынешней. Если придет. А дальше… дальше, собственно, вариантов немного. Либо легкая и гарантированно страшная игра на этих чувствах – с потерей исторического самоконтроля и оправданием жестокого режима идеологией национальной исключительности. Либо совместная работа элит – правящих и оппонирующих, культурных и научных, экономических и юридических, центральных и региональных – по преобразованию этнического национализма в национализм гражданский.

Первый вариант предполагает резкое усиление авторитарности, отказ от сотрудничества, самопоглощенное отделение власти от общества, опору на тотальные спецслужбы, обострение отношений с миром, вплоть до череды малых войн. Второй – невозможен без открытости себе и миру, без вовлечения общества в обустройство новой российской жизни и без свободы, медленно, спокойно, но неуклонно нарастающей; той самой свободы, что за последние четыре года сжалась, как шагреневая кожа. На исходе первого пути мы получим то же, что получали военные режимы в Латинской Америке, когда исчерпывали сами себя: либо переворот, либо мирную передачу власти дееспособным, которые опять начнут строительство страны с нуля. В итоге второго пути – речь отдаленного, воображаемого российского президента о российском народе, о русской земле и нашем единстве поверх национальных расхождений.

Выбор – за нами. Но и за ними тоже.

На неделе между 21 и 27 мая. – Спецслужбы заявили о предотвращении покушения на губернатора Санкт-Петербурга Валентину Матвиенко. – Россия отказалась выдать Великобритании Андрея Лугового, подозреваемого в убийстве Александра Литвиненко. – Но праздновались и советские юбилеи.

На этой неделе мы полуторжественно отметили день рождения Всесоюзной пионерской организации им. В. И. Ленина. Про В. И. Ленина при этом почти никто не говорил, разве что пламенные коммунисты, но про пионерию многие рассуждали взахлеб. Некоторые политологи с умным видом уточняли, что были у советских пионеров некоторые недостатки: чрезмерная заорганизованность и несколько преувеличенная идеологичность, – но все равно: хорошее дело, доброе дело, надо и нам подумать о чем-то подобном. В подтексте читалось – мы продолжаем намеченный путь. Сначала вернули советский гимн. Потом реанимировали модель административного управления, преобразовав АП по образу и подобию Политбюро, Секретариата и отделов ЦК, которым когда-то были подчинены отраслевые министерства. Затем подкрепили верхушечную реставрацию низовой опорой обкомов, райкомов, о первичках – подумаем. После чего создали молодежное ответвление партии власти, охватили начинающих карьеристов, успешно предложили им сделку – вы нам тотальную лояльность, мы вам социальный лифт, который унесет вас в верхние слои кадровой атмосферы. Но лояльность сейчас. А лифт потом. Может быть. Теперь пора сделать следующий логичный шаг в заданном направлении. Проложить идейное русло для детворы. И значит, охватить страну снизу доверху, во всем ее поколенческом многообразии.

Как человек, с одной стороны, несколько лет с удовольствием проработавший в московском городском Дворце пионеров и школьников на Ленинских горах, а с другой – в 1985 году отслуживший десять месяцев в редакции радиопередачи «Пионерская зорька» и позорно сбежавший из этого оплота бодрячкового идиотизма, имею сказать следующее.

Совсем без детских массовых организаций нормальное общество обойтись не может. Дети должны иметь оформленный выход своей общественной энергии, которая зарождается рано и, если ее не поддержать, распыляется быстро, уходя в пустоту. Только общее, совместное дело, реализуемое детскими силами при посреднической помощи взрослых, может зародить в юном сознании ключевую идею гражданского общества – идею солидарности. Гражданского родства. И, страшно вымолвить, чувство причастности к общей стране. То, что в России 90-х не было обширной сети детских и юношеских организаций, во многом привело к сегодняшнему цинизму поколения «Наших», предопределило массовую готовность к заключению прямой политической сделки, не имеющей ни малейшего отношения к личным убеждениям.

Это соображение номер раз. Теперь соображение номер два. Действовать на пользу обществу и подрастающей личности можно в рамках любого детского движения. Не знаю, правда, насчет гитлерюгенда, бог миловал. Но даже такая изначально порочная, политизированная, зомбирующая и чреватая маразмом организация, как пионерская, оставляла шанс сохранить начатки живой жизни в царстве бюрократической мертвечины. Кружки во Дворце пионеров – яркий пример. Да, комиссии доставали. Да, отчеты требовались. Но можно было говорить с одаренными детьми о хорошей литературе, учить языки, заниматься навыками вождения, жечь пионерские костры, беседовать о смысле жизни, помогать несчастным и убогим, обихаживать ветеранов, выпускать нескучные настенные газеты. Перемешивать старшеклассников и маленьких школьников – хорошие вожатые пользовались у первоклашек таким авторитетом, каким не каждый учитель мог похвастать. Впрочем, скучные газеты тоже можно было выпускать. И ветеранам помогать для галочки. И во время костров втихаря посасывать пиво. Но это уже зависело от людей.

А теперь о том, что от людей не зависело, – и это соображение номер три. Все хорошее, что можно было сделать в рамках пионерской организации, предполагало обман заказчика. Все без исключения. Заказчик требовал не проявлений человечности, не склонности к философским дискуссиям, не проникновения в тайны творчества и не умения говорить на разных языках; заказчик требовал политической покорности и размягченного сознания, которое будет восприимчиво к любой глупости и мерзости, на какую позовет нас любимая партия. Атмосфера пионерского костра, совместная забота о стариках, вовлеченность в общее дело – лишь эмоциональный фон, психологический инструмент идейной разработки, легкая разминка перед главным делом – обретением покорности, осмысленной как высшее счастье свободного человека.