В это тревожное время жена Германика находилась рядом с ним. Отвергнув удел женщин ждать мужчин с войны у семейного очага, Агриппина повсюду следовала за мужем. В походных палатках, в окружении врагов и грубых легионеров внучка императора рожала детей. И дети Германика росли на глазах у солдат — здесь же, в лагерях.

Германика порицали во время описанного выше бунта: «Пусть он не дорожит своей жизнью, но почему малолетнего сына, почему беременную жену держит при себе среди беснующихся и озверевших насильников?»

«Он долго, — пишет Тацит, — не мог убедить жену, которая говорила, что она внучка божественного Августа и не отступает перед опасностями, но наконец со слезами, прижавшись к ее лону и обнимая их общего сына, добился ее согласия удалиться из лагеря».

Как ни странно, именно уход Агриппины с маленьким Гаем Калигулой, который «родился в лагере, вскормлен в палатках легионов», и вернул спокойствие в римский лагерь. «Прозвищем Калигула (Сапожок) он обязан лагерной шутке, потому что подрастал он среди воинов в одежде рядового солдата, — рассказывает об этом эпизоде Светоний. — А какую привязанность и любовь войска снискало ему подобное воспитание, это лучше всего стало видно, когда он одним своим видом несомненно успокоил солдат, возмутившихся после смерти Августа и уже готовых на всякое безумие. В самом деле, они только тогда отступились, когда заметили, что от опасности мятежа его отправляют прочь, под защиту ближайшего города: лишь тут они, потрясенные раскаянием, схватив и удержав повозку, стали умолять не наказывать их такой немилостью».

Тацит повествует еще об одном случае, когда Агриппина оказала неоценимую услугу Германику и его войску. Римские легионы переправились через Рейн и начали трудную войну с вождем германцев Арминием. «Между тем распространилась молва об окружении римского войска и о том, что несметные силы германцев идут с намерением вторгнуться в Галлию, и, если бы не вмешательство Агриппины, был бы разобран наведенный на Рейне мост, ибо нашлись такие, которые в страхе были готовы на столь позорное дело. Но эта сильная духом женщина взяла на себя в те дни обязанности военачальника и, если кто из воинов нуждался в одежде или в перевязке для раны, оказывала необходимую помощь. Гай Плиний, описавший германские войны, рассказывает, что при возвращении легионов она стояла в головной части моста и встречала их похвалами и благодарностями».

Популярность Агриппины у легионеров заметил и римский принцепс. «Все это глубоко уязвило Тиберия: неспроста эти ее заботы, не о внешнем враге она помышляет, домогаясь преданности воинов. Нечего делать полководцам там, где женщина устраивает смотры манипулам, посещает подразделения, заискивает раздачами, как будто ей недостаточно для снискания благосклонности возить с собой повсюду сына главнокомандующего в простой солдатской одежде и выражать желание, чтобы его называли Цезарем Калигулой. Агриппина среди войска могущественнее, чем легаты, чем полководцы: эта женщина подавила мятеж, против которого было бессильно имя самого принцепса. Сеян разжигал и усугублял эти подозрения: хорошо изучив нрав Тиберия, он заранее сеял в нем семена ненависти, чтобы тот таил ее про себя, пока она вырастет и созреет» (Тацит).

Еще сильнее Тиберий ненавидел мужа Агриппины. «Основная причина этого, — отмечает Тацит, — страх, как бы Германик, опиравшийся на столькие легионы, на сильнейшие вспомогательные войска союзников и исключительную любовь народа, не предпочел располагать властью, чем дожидаться ее».

А любовь римлян приемный сын Тиберия заслужил тем, что рассчитался с германцами затри уничтоженных легиона Квинтилия Вара в 9 году. Германик захватил в плен либо наказал смертью почти всех врагов, доставивших Риму позор и траур в Тевтобургском лесу а множество германских племен было вообще стерто с лица земли.

Понять истинные размеры восторга граждан от деяний Германика можно, имея только представление о римской мстительности и зная размер предшествующей катастрофы. Достаточно сказать, что после похода Германика за Рейн «Галлия, Испания и Италия, соревнуясь друг с другом в усердии, предлагали в возмещение понесенных войском потерь оружие, лошадей, золото — что кому было сподручнее. Похвалив их рвение, Германик принял только оружие и лошадей, необходимых ему для военных действий, а воинам помог из собственных средств» (Тацит).

Тиберий прекрасно помнил, что совершил Гай Юлий Цезарь, имея преданное войско и опираясь на покоренную Галлию. Император не жалел ни почестей, ни обещаний, чтобы разлучить Германика с легионами. «Тиберий в частых письмах напоминал Германику, чтобы тот прибыл в Рим и отпраздновал дарованный ему сенатом триумф».

А приемный сын просил еще на год оставить его на Рейне; он и не помышлял отбирать у Тиберия власть, хотя имел для этого все возможности — Германику был необходим год, чтобы закончить завоевания. Какому военачальнику (и вообще мужчине) приятно оставлять незавершенными дела?!

У Тиберия после такой просьбы совсем помутился разум: император «еще настойчивее пытается разжечь в нем тщеславие, предлагая ему консульство на второй срок, с тем чтобы свои обязанности он отправлял лично и находясь в Риме» (Тацит).

Германику ничего не оставалось, как возвращаться в Рим.

Об этом читаем у Тацита.

26 мая 17 года «Цезарь Германик справил триумф над херусками, хаттами, ангивариями и другими народами, какие только не обитают до реки Альбис. Везли добычу, картины, изображавшие горы, реки, сражения, вели пленных; и хотя Тиберий не дал Германику закончить войну, она была признана завершенной. Особенно привлекали взоры зрителей прекрасная внешность самого полководца и колесница, в которой находилось пятеро его детей. Многие, однако, испытывали при этом затаенные опасения, вспоминая, что всеобщее поклонение не принесло счастья его отцу Друзу, что его дядя Марцелл еще совсем молодым был похищен смертью у горячей народной преданности; что недолговечны и несчастливы любимцы римского народа».