«У этих-то людей и у своих жен был он (Клавдий) в таком подчинении, что вел себя не как правитель, а как служитель: ради выгоды, желания, прихоти любого из них он щедро раздавал и должности, и военачальства, и прощения, и наказания, обычно даже сам ничего не зная и не ведая об этом».

К женщинам Клавдий питал страсть «безмерную», но в юности дела с противоположным полом у него обстояли неважно. Бедняга состоял из сплошных недостатков: «смех его был неприятен, гнев — отвратителен: на губах у него выступала пена, из носу текло, язык заплетался, голова тряслась непрестанно, а при малейшем движении — особенно».

В юности Клавдий был дважды помолвлен: сначала с Эмилией Лепидой — правнучкой Августа, потом с Ливией Камиллой — происходившей из старинного рода. Обе помолвки не дошли до свадьбы: первую девушку Клавдий сам отверг, а вторая заболела и умерла в тот самый день, когда была назначена свадьба.

«После этого он был женат на Плавтии Ургуланилле, дочери триумфатора, а затем Элии Петине, дочери консуляра. С обеими он развелся: с Петиной из-за мелких ссор, а с Ургуланиллои из-за ее наглого разврата и из-за подозрения в убийстве».

Женщины не любили Клавдия, они лишь пользовались выгодами, которые давало положение его жены. И достаточно находилось красоток, желавших связать жизнь с не очень умным, старым, совсем не привлекательным мужчиной. Принадлежность к правящей фамилии несколько сглаживала недостатки Клавдия, а случайное произведение в императоры значительно увеличило его шансы на любовном поприще.

Когда 50-летний Клавдий занял самую высокую должность в Риме, его третьей женой и первой красавицей в Вечном городе была 16-летняя Валерия Мессалина. Она родила Клавдию дочь Октавию, сына Британика и на том свои обязанности по отношению к мужу сочла исчерпанными.

Прелестница пользовалась оглушительным успехом у мужчин. Будущий император Вителлий попросил у Мессалины, «как величайшей милости, позволения ее разуть и, сняв с нее правую сандалию, всегда носил ее на груди между тогой и туникой, то и дело целуя».

Об этом мы знаем от Светония. Но и Тацит дает нам немало информации. К сожалению, утрачена начальная часть текста Тацита, повествующая о жизни молоденькой императрицы и ее одряхлевшего мужа. Рассказ начинается с событий 47 года, а именно с истории осуждения бывшего консула Публия Валерия Азиатика, единственной виной которого было обладание садами.

Эти сады были разбиты в предыдущем столетии тонким ценителем роскоши Луцием Лукуллом. Военачальник, разбогатевший на восточных походах, прославился неимоверной фантазией в трате денег. Лукулл, по свидетельству Плутарха, «насыпал искусственные холмы, окружал свои дома проведенными от моря каналами, в которых разводили рыб, а также воздвигал строения посреди самого моря». Упоминает Плутарх и о творении Лукулла, которое спустя столетие станет причиной несчастий Валерия Азиатика: «… даже в наше время, когда роскошь безмерно возросла, Лукулловы сады стоят в одном ряду с самыми великолепными императорскими садами».

Последний хозяин садов довел их «до поразительного великолепия», и тем возбудил у Мессалины желание ими обладать. Но как получить сады, если Валерий Азиатик не собирался их продавать? Собственно, и покупать Мессалина не имела возможности: с деньгами в императорской казне было плохо — вольноотпущенники, присосавшиеся к ней, словно пиявки, вытягивали все до последнего сестерция.

Императрица пошла к желанным садам иным путем. Через воспитателя Британика Сосибия она советует Клавдию остерегаться Валерия Азиатика. Трусливому, мнительному, всегда опасающемуся за свою жизнь императору этого оказалось достаточно, чтобы привлечь подозрительного богача к суду.

Дело слушалось в покоях принцепса, в присутствии Мессалины. Председательствовавший на суде Суиллий обвинил бывшего консула в том, что первое пришло в голову: «в развращении воинов, которые, получая от него деньги и предаваясь распутству, превратились в толпу разнузданных негодяев; затем в прелюбодейной связи с Поппеей и, наконец, в недостойном мужчины разврате». Тут подсудимый, до сих пор хранивший молчание, не выдержал и произнес:

— Спроси своих сыновей, Суиллий, и они признают, что я — мужчина.

Речь Азиатика в свою защиту вызвала слезы даже у Мессалины. Она вышла из комнаты, чтобы их смыть, и попутно дала указание Вителлию:

— Никоим образом не дать подсудимому ускользнуть.

Обвинения прозвучали настолько смехотворные, что в них усомнился даже Клавдий. Император спросил Вителлия: не оправдать ли им Азиатика? Тот упомянул «об их давней дружбе, о том, как они оба окружали мать принцепса Антонию своими заботами, перечислив даже заслуги Азиатика перед Римской державою и указав на его участие в последнем походе против британцев и еще кое-что другое…» Казалось, Вителлий хотел склонить Клавдия к милосердию, но закончил тем, что предложил предоставить достойному мужу… самому избрать для себя род смерти. Предать друга для Вителлия оказалось менее страшным злом, чем попасть в немилость к Мессалине. Клавдий подтвердил дарование Валерию Азиатику этой милости.