Испещренная шрамами, мрачная физиономия Реуса стала еще мрачнее.

— Что ты можешь мне дать? После всего, что было?

— О, ничего особенного. Я вдвое больше страдаю от боли и в десять раз больше от унижения, поднимаясь утром с постели. Человек вроде тебя был бы очень мне полезен. Ты доказал свою несгибаемость. Ты потерял все — все сомнения, всю жалость, весь страх. Мы оба потеряли все. Мы оба выжили. Я понимаю тебя, Реус, как никто не сможет тебя понять.

— Теперь меня зовут Пайк.

— Конечно. Позволь мне подняться, Пайк.

Нож медленно соскользнул с горла. Человек, который прежде был Салемом Реусом, стоял над ним и мрачно глядел вниз.

«Кто предскажет, какой поворот сделает судьба?»

— Ладно, вставай.

— Легче сказать, чем сделать.

Глокта сделал вдох, застонав от болезненного усилия, поднялся на четвереньки и перевернулся.

«Героическое достижение».

Он медленно вытянул руки и ноги, сморщившись, когда искалеченные суставы щелкнули.

«Ничего не сломано. Сверх обычного, во всяком случае».

Он протянул руку, взял рукоятку упавшей трости, пропустив ее между двумя пальцами, и подтянул к себе поверх разбросанных бумаг. Он почувствовал, как острие кинжала уперлось ему в спину.

— Не держи меня за дурака, Глокта. Если попытаешься…

Глокта схватился за край стола и потянулся вверх.

— Ты вырежешь мне печень и все такое. Не беспокойся. Я достаточно искалечен, чтобы не стремиться к новым увечьям. Хочу кое-что показать тебе. Я уверен, ты это оценишь. А если я не прав… перережешь мне горло чуть позднее.

Глокта, пошатываясь, открыл тяжелую дверь и вышел из кабинета. Пайк шел следом, дыша ему в спину, как тень, тщательно припрятав нож.

— Оставайтесь здесь, — бросил он двум практикам в приемной.

Он прохромал мимо мрачного секретаря за огромным столом. В широком коридоре, ведущем в самое сердце Допросного дома, Глокта заковылял быстрее, постукивая тростью о пол. Превозмогая боль, он откинул голову и сжал губы в твердую складку. Краем глаза он ви дел клерков, практиков, инквизиторов. Все кланялись и сторонились, давая пройти.

«Как они боятся меня. Больше, чем любой человек в Адуе, даже имеющий причины бояться. Как все меняется. И как все неизменно».

Его нога, шея, десны. Все это не изменилось.

«И никогда не изменится. Если меня снова не начнут пытать, конечно».

— Ты неплохо выглядишь, — бросил Глокта через плечо. — За исключением ожогов на лице, конечно. Ты похудел.

— Голод помогает.

— В самом деле, в самом деле. Я сбросил вес в Гуркхуле. И не только потому, что от меня отрезали куски. Сюда.

За поворотом они вошли в тяжелые двери, по обеим сторонам которых возвышались мрачные практики, затем — в раскрытые ворота из металлической решетки. Вступили в длинный коридор без окон, уходящий под уклон, освещенный редкими фонарями и заполненный тенями. Стены здесь были оштукатурены и побелены, хотя и давно. Все казалось ветхим, пахло сыростью.

Постукивание трости Глокты, его шумное дыхание, шелест белого плаща — все звуки поглощал холодный влажный воздух.

— Знаешь, если ты убьешь меня, ты не почувствуешь удовлетворения.

— Посмотрим.

— Я сомневаюсь. Твое небольшое путешествие на север устроил не я один. Да, я выполнил задание, но приказы отдавали другие.

— Они не были мне друзьями.

Глокта усмехнулся.

— О, ради бога! Человек притворяется, будто ему нравятся какие-то люди, чтобы сделать жизнь сносной, — это и называется «друзья». Люди вроде нас не имеют необходимости притворяться. О нас судят по нашим врагам.

«Вот они, мои враги».

Шестнадцать ступеней противостояли ему.

«Этот старый знакомый пролет. Гладкие камни, вытертые в середине».

— Ступени. Чертовы штуковины. Если бы мог подвергнуть пыткам одного человека, кого бы ты выбрал?

Лицо Пайка представляло собой сплошной ничего не выражающий шрам.

— Ладно. Не имеет значения.

Глокта с трудом добрался вниз и сделал несколько мучительных шагов по направлению к тяжелой деревянной двери, обитой железом.

— Мы на месте.

Глокта вытащил из кармана белого плаща связку ключей, нашел нужный, открыл дверь и вошел внутрь.