Не могу не помянуть добрым словом нашего судового священника. Он так хорошо, так задушевно, совсем не мрачно, а тепло и умиленно совершал службу, словно не похороны, не смерть — а радость воскресения… с такой верой, с такой любовью, склонившись над бортом и давая последнее благословение, произносил «Приими, Господи, раба Твоего, во брани убиенного…»

Не знаю, положены ли такие слова по чину погребения, но они были так к месту…

Я внимательно наблюдал за командой, стараясь подметить её настроение, так как (откровенно признаюсь) побаивался, не произведет ли церемония угнетающего впечатления. «Они» не любят похорон в море. Сколько раз за время долгих плаваний приходилось слышать просьбы тяжелых больных, чтобы доктора «помогли до России», а уж если нельзя, так хоть до ближнего порта, чтобы «хоть на чужой стороне, а все — могилка»…

Многие были растроганы, но не расстроены, не угнетены… Конечно, немалую роль тут играла привычка, приобретенная в Порт-Артуре, но все же, я думаю, главная заслуга была нашего иеромонаха.

Пользуясь штилем и полным отсутствием каких-либо подозрительных дымков по горизонту, остановили машины и послали опытных водолазов обследовать нашу пробоину, в смутной надежде — не удастся ли заделать ее снаружи, так как подкрепление изнутри, по-видимому, было недостаточным. По выяснении истинных размеров повреждения эту надежду пришлось оставить. Оказалось, что не только нельзя прикрыть пробоину деревянным, обшитым подушками, щитом, притянутым к борту болтами на задрайках (для этого она была слишком велика), но даже и пластыря подвести невозможно, так как пробоина задней своей частью приходилась над кронштейном правого гребного винта. На ходу, лопни какой-нибудь конец (веревка), удерживающий пластырь на месте, сдвинься он хоть немного (а за это никогда нельзя поручиться), — и наши винты были бы запутаны…

«Грозовой» вернулся около 1 часу дня. Сообщил, что «Новик» в бою не поврежден, идет к Кьяо-Чау пополнить запасы угля и затем — во Владивосток, кругом Японии.

К сожалению, непосредственных сношений с «Новиком» мы не имели. Может быть, командиры столковались бы.

«Наш» не одобрил.

— Я бы с его скоростью пробовал проскочить Корейским проливом. «Там» — наверно накроют…(Это предсказание, к сожалению, оправдалось.)1 — ворчал он.

«Грозовому» было приказано идти к «Новику» и поступить в его распоряжение.

«Диана» пошла на юг.

Известие о решении, принятом «Новиком», меня взволновало. Рассудок говорил одно, а сердце — другое. Я не мог не признавать всей очевидной справедливости доводов, высказанных командиром; я понимал также, что нельзя сравнивать подбитую «Диану», с ее 17 узлами, и «Новик», совершенно исправный, по скорости не имевший себе равного в японском флоте… И все-таки глубоко, на дне души, шевелилась досадная, дразнящая мысль — «он пойдет, а мы не пойдем…»

Видимо, этот разлад переживал не я один… Около 3 ч. дня, когда, усталый и чем-то недовольный, я сидел в кают-компании, машинально прихлебывая из стакана горячий, но совершенно безвкусный чай (секрет изготовления этого напитка принадлежит вестовым), ко мне подсел первый лейтенант и заговорил на тему, которая самого меня так глубоко затрагивала…

Вы сами — скажите прямо, по-товарищески, — что вы думаете?.. Прекращение паров в 14 котлах — в этом вся суть… Еще не поздно приступить к выполнению нашего первоначального плана… Если рискнуть?.. Скажите по правде!..

Вы знаете, какой я враг этого нашего лозунга «беречь и не рисковать»… Будь, что будет — я бы рискнул!..

Ну вот! ну вот! — весь просиял мой собеседник…

Командир решил иначе. Что же мы с вами можем сделать?., двое…

Нет, нет! И мы тоже! — заговорили вдруг несколько человек, видимо, издали выжидавшие результата переговоров и теперь подошедшие к нам.

Я оглянулся и подсчитал. Пять человек (я — шестой). Ровно половина кают-компании… Не говоря ни слова, взял фуражку и пошел к командиру уже не в качестве старшего офицера, а в качестве уполномоченного.

Начал с разговора «по душе». «Новик» — пошел; «Диана» — не пошла. Вопрос самолюбия, доброго имени крейсера. Конечно — риск. Даже — отчаянный риск. Но если удастся?.. Когда еще разберут: как и почему? а в первый момент скажут: «Удрали»… Обидно… Лучше — пусть раскатают…

Командир, досадливо подергивая плечами и пощипывая бородку, отвечал тоже в тоне дружественной беседы. Повторил то, что уже было им сказано, указал на разницу в положении «Новика» и «Дианы» и так закончил:

— Послушайте! Когда вчера вы мне советовали избрать путь прорыва именно через тучу миноносцев и при этом не светить и не стрелять даже в случае явной атаки, — я согласился. Это было смело, почти дико, но целесообразно. Рискуя так, надеялись спасти крейсер… А теперь вы предлагаете явно губить крейсер без пользы для России, без надежды нанести вред неприятелю… Ведь починившись, сделавшись правоспособным кораблем, стоя в порту союзной державы, мы можем заказать себе угольщика (и не одного, а сколько пожелаем) на какие угодно рандеву… можем пойти во Владивосток — это мое намерение — или, если прикажут из Петербурга, заняться самостоятельными крейсерскими операциями… И что ж? — отмахнуться от всех этих предположений? вести крейсер под расстрел? — Ради чего? ради личного расчета? из боязни «что скажут»?.. Нет и нет! Я принял мое решение, и оно — неизменно.

Странное дело. По существу я не мог возразить ему ни одного слова, но чем больше он говорил, тем упрямее твердил я: «А все-таки «он» пошел… Почему не рискнуть… Все-таки есть шанс…» — Наконец я выдвинул свою «тяжелую артиллерию»:

Я высказываю вам не свое, единоличное, мнение, а решение большинства офицеров, которые…

Я не созывал военного совета и не поручал вам собирать голоса. Мои приказания должны быть в точности исполняемы. Надеюсь?.. — резко прервал меня командир и, круто повернувшись, ушел в рубку…