— То, что часа через два мы едем.

— Куда?

— В Париж.

— В Париж! Вы едете в Париж?

— Разве король не в Париже?

— Конечно, в Париже.

— Так, значит, нам нужно ехать туда. Ты, кажется, потерял голову?

— Но, граф, — сказал Рауль, почти испуганный уступчивостью отца, — я не прошу вас так себя утруждать. Простое письмо…

— Рауль, ты ошибаешься, боясь затруднить меня. Простой дворянин, как я, не может писать королю: это неприлично. Я хочу и должен лично поговорить с его величеством. Я это сделаю. Мы поедем вместе, Рауль.

— О, как вы добры!

— А как, по-твоему, относится к тебе король?

— Превосходно.

— Из чего ты заключил это?

— Господин д’Артаньян представил ему меня после стычки на Гревской площади, где я имел счастье обнажить шпагу за его величество. У меня есть все основания думать, что король расположен ко мне.

— Тем лучше.

— Но умоляю вас, — продолжал Рауль, — не будьте со мной так серьезны, так сдержанны; не заставляйте меня сожалеть о том, что я поддался чувству, которое во мне сильнее всего.

— Ты второй раз говоришь об этом, Рауль; это лишнее. Ты просил формального согласия; я его дал. Не будем больше возвращаться к этой теме. Пойдем, я покажу тебе наши новые посадки, посмотрим одну грядку.

Рауль знал, что, когда граф выражал свою волю, возражения были неуместны. Опустив голову, он прошел за отцом в сад. Атос стал не спеша показывать ему новые прививки, молодые побеги, посадки деревьев. Это спокойствие приводило Рауля в уныние. Любовь, наполнявшая его сердце, казалась ему такой огромной, что могла бы охватить всю вселенную. Почему же сердце Атоса оставалось закрытым для нее?

И вдруг, собравшись с духом, Бражелон воскликнул:

— Граф, не может быть, чтобы вы без всякой причины отталкивали Луизу де Лавальер, такую добрую, кроткую, такую чистую! Ваш глубокий ум должен был бы по достоинству оценить ее. Во имя неба, скажите, не существует ли между вами и ее семьей какой-нибудь тайной вражды, наследственной ненависти?

— Посмотри, Рауль, на эту чудесную грядку ландышей, — остановился Атос, — посмотри, как им полезны тень и влажность, в особенности тень листьев кленов, между зубцами которых проникает тепло, но не лучи солнца.

Рауль закусил губу; потом, чувствуя, что кровь приливает к вискам, сказал:

— Граф, умоляю вас, объяснитесь, не забывайте, что ваш сын — мужчина.

— Тогда, — сурово выпрямился Атос, — тогда докажи мне, что ты мужчина. Ты не доказал, что ты послушный сын. Я просил тебя дождаться блестящего союза. Я нашел бы тебе жену из семьи, стоящей на самых высоких ступенях знатности и богатства. Я хотел, чтобы ты сиял двойным блеском, который придают слава и богатство. Ты из благородного рода!

— Граф, — вскричал Рауль, поддавшись первому порыву, — на днях мне бросили упрек, что я не знаю имени моей матери!

Атос побледнел, потом, сдвинув брови, вымолвил:

— Мне нужно знать, что вы ответили.

— О, простите, простите! — пробормотал молодой человек, утратив все свое возбуждение.

— Что вы ответили? — спросил Атос, топнув ногой.

— Граф, в руках у меня была шпага. Мой оскорбитель был тоже вооружен. Я выбил из его рук шпагу и перебросил ее через ограду, а потом отправил и его самого вслед за шпагой.

— А почему вы не убили его?

— Король запретил дуэли, граф, а я в ту минуту был одним из посланцев его величества.

— Хорошо, — сказал Атос. — Но тем больше у меня причин говорить с королем.

— Чего вы будете у него просить, граф?

— Позволения обнажить шпагу против человека, нанесшего нам оскорбление.

— Если я поступил не так, как следовало, умоляю вас, граф, простите меня.

— Кто тебя упрекает?

— Но позволение, которое вы хотите просить у короля…

— Рауль, я попрошу его величество поставить подпись на свадебном контракте.

— Граф…

— Но с одним условием…

— Разве вам нужны условия со мной? Прикажите, и я буду повиноваться.

— С тем условием, — продолжал Атос, — что ты мне назовешь человека, который говорил так о… твоей матери.

— Но, граф, зачем вам знать его имя? Меня оскорбили, и, когда его величество разрешит дуэли, мстить буду я.

— Его имя?

— Я не допущу, чтобы вы подвергались опасности.