Допустим, что наша «движущаяся картина», tableau mouvant, по выражению Дидро, является иллюзией, в той или другой степени это всегда возможно, и все же, поскольку речь идет об отражении действительности, любая ошибка подлежит анализу с точки зрения истины. Наше сознание можно сравнивать с объектами внешнего мира, не только с «комбинацией атомов» мозга, рождающих признаки внутренней жизни. Как нейродинамический процесс в теле человека, так и классовая борьба в обществе суть условия материального бытия, сложившиеся так или иначе по отношению к субъекту, но они могут быть также предметом его понимания и сознательной деятельности. Последнее, собственно, и относится к природе сознания, несмотря на его историческую и естественную обусловленность.

После этих необходимых пояснений вернемся к идейному миру Эвальда Ильенкова. Если говорить прямо, то главным пунктом его философских исследований был вопрос, как возможна сознательность сознания? Это не тавтология и далеко не такой простой вопрос, как может показаться на первый взгляд. Легче доказать обратное — бессознательность сознания, или незаметно для самого себя принять такое понятие этой неуловимой эссенции, которое не соответствует его природе.

К этому толкает вся обстановка современного мира. «Бессилие духа» перед лицом громадных материальных структур является фактором, искажаю—33

щим роль сознания [и] преувеличенным до паники различными философскими и социологическими течениями современности. Сознание как функция, инструмент, орудие, знак, предмет воздействия, факт общения, условность, «термин» и т. д.* словом, сознание прекарное, понятое не в его собственной природе, а в той имитации, которая приравнивает мысль к другим вещественным стихиям товарного мира или другим подручным средствам административной техники, — вот, в сущности, ад Ильенкова, предмет его внутреннего отталкивания. Он борется за возвращение человеческому сознанию его подлинной сознательной природы, ведет священную войну в защиту духа с точки зрения современного, более развитого и богатого диалектическими оттенками материализма.

Отсюда ясно, почему нашего философа так привлекала тема идеального. Ибо только наличие этого измерения в мире, присутствие объективной нормы в любой науке, даже самой отвлеченной или эмпирической (как об этом верно сказано в его статье «Психика и мозг»), является основой для ориентации сознания на истины разума, добра и красоты, общественной справедливости и даже серьезной, не чисто внешней классификации. Отрицание подобных критериев как антропоморфных и устаревших казалось Ильенкову недопустимой изменой

высшим запросам всякой философии, и он справедливо подозревал, что дело не только в теоретической слабости такой постановки вопроса. Его борьба против сведения мысли к технике, против нового изуверства, стремящегося изгнать из современной культуры все живое во имя грядущей механизации человеческого существования, его отвращение к тысячелетнему царству кибернетики и физиологии — все это было у Ильенкова не только философской, но и общественной позицией. При всем уважении к подлинной науке он отвергает любые, даже тонко замаскированные, оттенки «технократической мифологии» и ученого чванства.

С этой точки зрения нужно рассматривать все написанное им в защиту «идеального» от растворения его в физиологии высшей нервной деятельности, откуда с неизбежностью следует мысль о сотво — римости чужого сознания и действительной или воображаемой манипуляции им со стороны немногих знающих. Современный материализм находится в решительном противоречии с любым возвращением к физиологической утопии прошлого века (уже Клод Бернар мечтал об управлении людьми посредством законов физиологии). Ильенков отвергает подобное направление мысли в его основе: «Идеальное ни в коем случае не сводимо на состояние той материи, которая находится под черепной

крышкой индивида, то есть мозга, мыслит, то есть действует в идеальном плане, не мозг как таковой, а человек обладающий мозгом, притом человек в единстве с внешним миром» [4] .

Полвека назад превращение сознания в эпифеномен физиологического процесса встречалось у нас на периферии принятой картины мира, но в целом было отвергнуто как «механицизм». Преобладала социология. Напротив, Ильенкову в его жизненных обстоятельствах пришлось вести борьбу именно с физиологической редукцией сознания. Однако суть вопроса с точки зрения теории осталась той же.

На другой день после Октябрьской революции, в предвидении новых больших перемен, относящихся к самым глубоким основам человеческого быта, общество живо интересовалось вопросом, есть ли у человека душа и какими мотивами он руководствуется в своих поступках. Читатель, может быть, помнит рассказ Николая Успенского, в котором. дворо — вая девушка Алена Герасимовна обращается к авторитетному конторщику Семену Петровичу за консультацией:

— Ну, а что у человека внутри есть, Семен Петрович?