Шрифт:
…зло есть "privatio boni". Эта классическая формула лишает зло абсолютного бытия и превращает в какую-то тень, обладающую лишь относительным, зависимым от света бытием. Добро, напротив, наделяется позитивностью и субстанцией. Психологический опыт показывает, что «добро» и «зло» суть противоположные полюса так называемого морального суждения […] Как известно, суждение о какой-либо вещи может быть вынесено лишь в том случае, если ее противоположность реальна и возможна. Кажущемуся злу можно противопоставить лишь кажущееся добро; лишенное субстанции зло может контрастировать лишь со столь же несубстанциональным добром. Хотя противоположностью сущего и является несуществующее, однако наделенное бытием добро никогда не может иметь своей противоположностью несуществующее зло, ибо последнее есть contradictio in adiecto и противопоставляет существующему добру нечто с ним несоизмеримое: ведь несуществующее (негативное) зло может быть противопоставлено лишь несуществующему же (негативному) добру. Таким образом, когда утверждается, будто зло есть простое privatio boni, тем самым вчистую отвергается противоположность добра и зла. Но как вообще можно говорить о «добре», если нет никакого «зла»? Как можно говорить о «свете» без «тьмы», о «верхе» без «низа»? Когда добро наделяется субстанцией, то же самое неизбежно будет проделано и в отношении зла. Если у зла нет никакой субстанции, тогда добро остается призрачным, так как защищаться ему приходится не от реального, наделенного субстанцией противника, но лишь от тени, от простого privatio boni. […]
Есть и другая христианская трактовка проблемы зла: зло олицетворяется и наделяется субстанцией в качестве Дьявола или Люцифера. […]…имеется и такая точка зрения, согласно которой Дьявол, хотя и сотворен, все-таки является автономным и вечным созданием. К тому же он выступает противником-партнером Христа: заразив наших прародителей первородным грехом, он открыл процесс порчи и разложения творения (а точнее, изменения [180] — O.&W.), сделав необходимой инкарнацию Бога, которая есть условие спасения (по христианской мифологии, а не по логике — O.&W.). При этом Дьявол действовал свободно, по собственному усмотрению, как в случае с Иовом, когда ему даже удалось уговорить Бога предоставить ему свободу действий. Эта мощная действенность Дьявола плохо вяжется с приписываемым ему призрачным бытием в качестве privatio boni, которое, как уже сказано, подозрительно напоминает некий эвфемизм. Дьявол как автономная и вечная личность больше соответствует исполняемой им роли противника и партнера Христа, а также психологической реальности зла.
Но если Дьявол обладает достаточной властью, чтобы поставить под вопрос весь смысл Божьего творения или даже вовсе навести на него порчу, а Бог никак не препятствует ему в этой нечестивой деятельности, но предоставляет все решать человеку, который заведомо глуп, бессознателен и столь легко поддается соблазну, — тогда злой дух, несмотря на все заверения в обратном, на самом деле должен представлять собой мощный фактор с совершенно необозримым потенциалом. […]
К.Г. Юнг180
"..было бы крайне нелогично, если бы Бог, который с самого начала наряду с великодушием временами демонстрировал припадки слепой ярости, в одночасье превратился в чистое благо. […] Искупительный подвиг должен, таким образом, спасти человека от страха Божия, что, конечно, возможно лишь там, где вера в любящего Отца, пославшего своего единорожденного Сына для спасения рода человеческого, вытесняет явно упрямствующего Яхве с его опасными аффектами" — К.Г.Юнг, "Ответ Иову"
Классическим апологетом privatio boni являлся Августин Блаженный. В своем трактате "О свободе воли" он попытался освободить бога от всей ответственности за зло, переложив ответственность на свободную волю ангелов и людей. Его взгляды ортодоксальны: бог творит только добро — следовательно, зло совершается другими; бог терпит зло — значит, это зачем-то нужно, а поскольку это всеблагой бог — то нужно именно ради некоего высшего блага, недоступного людям. Позиция весьма не оригинальна и исходит из догмы о том, что бог добр, что бы он ни делал. Августин среди прочих сентенций выдает даже такую фразу: "Когда грешники несчастны, вселенная совершенна". Понятно, что такая позиция не может дать ответа на вопрос "а за что страдают дети и животные?" В ответах на это теолог не блещет логикой, оправдываясь тем, что страдание детей, возможно, должно вразумить их родителей, а в перспективе бог сделает этих детей счастливыми (после смерти, например…). Что же касается животных, то раз у них нет разумной души, [181] о них и беспокоиться незачем: может, их страдания "учат любить совершенное единение"?
181
Согласно христианскому учению, в рай спасаются души людей, животные же не обладают душой. Однако при этом животные, особенно высшие, имеют кое-какой интеллект, а также несомненно имеют память. Таким образом, спасению подлежит нечто, но не интеллект и не память. Вам все еще хочется в райские сады?
Кроме того: если еще можно заявить, к примеру, о том, что если мороз причиняет зло, являясь отсутствием тепла, то в случае сжигания напалмом мирного населения чему конкретно "не достает сущностного бытия"?
Известнейший схоласт Фома Аквинский (1225–1274 гг.) договорился до следующего: "Бог не хочет, чтобы зло было, но и не хочет, чтобы его не было, но Он позволяет ему быть для большего добра" (Summa Theologiae Ia 2.3), и вообще несовершенность и испорченность творения необходимы для того, чтобы в полной мере выразить величие и могущество бога.
Между тем, мысли о том, что и добро, и зло конвенциональны и относительны, высказывал еще Протагор, а Трасимарх заявлял, что единственно возможными критериями добра и зла являются сила или целесообразность. И это далеко не весь список считавших аналогично: даже поборник идеи Абсолюта Платон, в конце концов, согласился с тем, что мир является смесью, mixiV (см. "Филеба").
Давайте рассмотрим, откуда произошли сами понятия "добро/зло" и вообще моральные установки социума? Все не так уж сложно. Более того,
Все просто: этические нормы и догматы, выработанные и закрепленные в ходе социальной эволюции, требовали однозначного толкования поступков людей. А это — минимизация степеней сложности в системе с огромным числом переменных. Ведь ситуация читается (читалась, если о начальной стадии) так: поведение любого индивида — в силу высокой сложности его организации — может быть в принципе непредсказуемым, однако сообщество таких индивидов (организация еще более сложная) не должно от этого страдать — сообщество должно быть стабильным и продуктивным. Следовательно, чтобы выполнялось последнее (стабильность системы), необходима упорядоченность, стабильность первого — то есть составляющего системы, индивида.
Возник, казалось бы, парадокс: в самое сложное, высокоорганизованное и прогрессивное — головной мозг человека (детище эволюции!) — необходимо вносить какие-то поправки? Именно так. И этот парадокс можно было разрешить только за счет упрощения: в сложной, в том числе конкурентной, системе взаимоотношений между людьми оценки их поступков должны быть не только однозначными, одинаково трактуемыми, но и полярными (да — нет, хорошо — плохо, можно — нельзя). Нюансы уходят: чем проще, тем лучше, надежней для системы в целом. Более того, чтобы окончательно закрепить подобный механизм выживания и стабильности вида, человек в ходе эволюции наделяется еще и способностью к самооценке (в дальнейшем — к тому, что называют рефлексией). Вот стандартное, используемое теперь всяким цивилизованным человеком психологическое построение: я еще не совершил нечто, только задумал совершить, а уже могу оценить свой будущий поступок, да и самого себя, с позиций морали, нравственности, этики. Таким образом, оценочный механизм продублирован: оценка со стороны дополняется оценкой внутренней, и, как правило, упрощенно-альтернативной. В общем, механизм с двойной страховкой…
А.А. Травин, "Этюды по теории и практике эволюции"Таким образом, в очередной раз показано, что мораль предназначена именно для того, чтобы те, кто не умеет мыслить, приносили меньше вреда. Совершенно аналогично выглядит совет из старинных учебников по поведению в обществе: недостаток ума можно замаскировать хорошим знанием этикета. [182]
Вы никому ничего не должны. Все ваши «долги» — порождение гениального ума, придумавшего грехи, совесть, долг для своих рабов. Так рабы меньше шумели, были послушны и не так сильно воняли.
Voidriser182
Это более грубо, но более точно выражается поговоркой "Молчи — за умного сойдешь".
Так же очевидно, что общественная мораль, способствуя стабилизации вида в целом, препятствует развитию индивида: [183] чем проще и стандартнее, тем лучше. Как нетрудно догадаться, здесь психология выражает аспект архетипа Сатаны как противника стандартов (уравниловки), в частности — стандартной морали.
Сатана — это индивидуализм, не противопоставление обществу (слепой нонконформизм так же глуп, как и слепой конформизм), но уход из-под его влияния в плане этики.
183
Она препятствует также и развитию самого вида, консервируя его состояние.
Существовать — значит выделяться, не оставаться фоном.
Пол АдригесОбратите внимание, что гордость, неразрывно связанная с Сатаной, не поощряется в чел-овеческом обществе. Это происходит по простейшей причине: проявления гордости нарушают иерархию стада. [184]
Следует пояснить разницу между гордостью и гордыней. Гордыня — это исключительно церковнославянское слово, применяемое как обозначение греха гордости. Эти термины эквивалентны с христианской точки зрения, но если посмотреть непредвзято, то для гордыни можно оставить трактовку гордости ad extra, а собственно гордость связана с личным достоинством, т. е. знанием своего места в мире, адекватной самооценки, и нежеланием опускаться ниже. Можно сказать, что гордость — это внешнее проявление достоинства, которое является чертой личности. Обратите внимание, что гордость проявляется не постоянно, а только в случае внешнего воздействия, направленного против достоинства.
184
Отсюда вывод: те, кто высказывается против гордости, подсознательно хотят принадлежать человеческому стаду.