Шрифт:
Потом Васек тараторил о похвалах капитана Медведева, о том, что коробку с нарочным — одним из пограничников — срочно послали на экспертизу и что его с Валерием до отвала накормили в столовой пограничными щами, пограничной рисовой кашей с компотом и, так как на заставе не оказалось конфет, тут же вскрыли большими армейскими ножами две банки со сгущенным молоком, и они, как медвежата, принялись лакать густое и приторное лакомство. Васек до сих пор облизывал кончиком языка губы.
А когда малыш рассказывал, как их провели по заставе и показали пирамидку с оружием, глаза у Юрки совсем сузились, точно слиплись, и Васек возмущенно толкнул его в колено:
— Да ты спишь, что ли?
— Хватит трещать! — Юрка вскочил со стула, и только по какому-то недоразумению не дал братишке затрещину. — Пошел вон, ну!
Юрка хотел остаться один.
Ах, какую бы страшную месть придумать для Валерия! Не говорить с ним день, два, месяц — ерунда. Вот если б не говорить с ним всю жизнь — это да! Живут же в поселке два брата Баулины, глубокие старики уже, известные на побережье поморы; так они как поссорились еще до революции (а в те времена, наверно, мамонты ходили по Мурману), как поссорились они, значит, тогда из-за Марфы Барышевой, красивой поморской девки, как схлестнулись, подрались на песчаном берегу губы в светлую полярную ночь, искровенили друг друга, так до сих пор друг на друга не смотрят. Еще в войну умерла Марфа, жена младшего Баулина, бороды у них побелели, у сыновей седина блеснула на висках, а братья до сих пор не замечают друг друга. Как чужие. Хуже чужих.
Вот это да! Крепкая была кость у старых поморов. Уж если ссориться — так на всю жизнь. И не меньше. Точно.
Юрке стало легче. Он ведь тоже поморский сын. Не подкачает!
— Где он? — спросил Юрка, не называя брата по имени.
— Встретил ребят на улице, — сказал Васек, — меня прогнали.
— Совещались о чем-то?
— Ну да, и не хотели, чтоб я слышал…
— А теперь проваливай, — тихо сказал Юрка, поглядывая в окно.
Когда Валерий вернулся, Юрка делал вид, что не замечает его. Валерий, судя по всему, не очень страдал от этого. Скинув канадку, он зевнул, потянулся, поправил зачесанные назад волосы, густые и очень светлые, и осторожно прошелся по сети. Дедушка Аристарх даже не поворчал на него. Валерий знал, как надо ходить по полотну сети — не волочил ноги, а поднимал и опускал их. Да и, кроме того, он был старший из внуков — рослый, широкий, ладный; его сильную выпуклую грудь внушительно обтягивал моряцкий свитер крупной домашней вязки. Так что, наверно, и ворчать на него было совестно…
Валерия любили в семье.
И самое плохое было то, что, может быть, больше всех любил его Юрка. Кто, если не Валерий, научил его плавать в прошлом году в озере? Лето стояло прямо-таки африканское — жаркое, душное, и ребята не вылезали из озера. А кто, если говорить по правде, первый показал Юрке, как надо прыгать на лыжах с трамплина и завязывать морской узел? Кто научил его правильно грести и бросать конец?
Потому-то, наверно, Юрка и обижался на него так, что Валерий был не какая-то там замухрышка и серая личность: он был насмешливо-спокойный, удачливый и, может быть, чуточку высокомерный парень.
Он все знал и в конце концов всегда оказывался правым. Всегда. Или, если быть точным, почти всегда. Верно, и на этот раз Валерий сделал как нужно: сам отнес на заставу коробку с ампулами. Ведь он, Юрка, мог невзначай разбить их по дороге — конечно, мог! — а этого нельзя было допускать никоим образом… Отнес, ну и что такого? Зачем же на него так обижаться и сердиться?
Вечером все уселись за стол. Валерий пил чай, широко расставив на пестрой клеенке локти, в своем черном свитере, похожий на моряка; его тонкая крепкая шея была смугла. Он улыбался. Он мог хорошо улыбаться. В его улыбке, то неуловимой, то широко открывавшей краешки ровных белых зубов, было что-то совсем детское, по-девичьи доверчивое, доброе, и, глядя на брата, Юрка казался себе никудышным, злобным зверьком.
— Ты что это словно воды в рот набрал? — спросила у него Рая.
Юрка промолчал.
— Осторожней, — сказал Валерий, — он сегодня кусается.
Брат шутил, пересмеивался с дедушкой и Раей, спокойный, непринужденный, с точеным загоревшим лицом, большим ясным лбом, и Юрка искоса поглядывал на него влюбленными глазами и шептал про себя: «Слова не скажу ему до самой старости!»
Глава 3. Побег
Но что самое обидное — Валерий совсем не переживал разрыва.
На следующее утро он шел в школу в очень хорошем настроении, Подбрасывал и ловил клеенчатую сумку на «молнии», посвистывал, на ходу лепил и бросал снежки в знакомых девчонок-восьмиклассниц. И те не обижались, а, наоборот, разрумяненные от мороза и ветра, хохотали и отвечали Валерию тем же. Он ловко нагибался, уклонялся от попаданий, и один пущенный в него снежок угодил Юрке в ухо, и Юрка живо отомстил бы девчонке в меховых полусапожках-румынках, если б поблизости не было брата.
В школьных дверях Юрка столкнулся с Гришкой.
— Смотри у меня… — процедил Юрка. — Только пикни! Ноги выдерну…
На большой перемене случилось неожиданное: ребят построили в коридоре и после короткого слова директора школы начальник погранзаставы капитан Медведев, смуглолицый и решительный, сказал, что за помощь пограничникам ученик восьмого класса комсомолец Валерий Варзугин награждается грамотой, и еще капитан призвал всех школьников быть бдительными.
— Прошу товарища Варзугина выйти из строя, — сказал начальник.
Легко, медлительно, какой-то особой, одному ему присущей иронической, чуть вразвалочку, походкой, подошел Валерий к капитану Медведеву. Тот пожал ему руку и под аплодисменты всей школы вручил грамоту.