Мирянину приходится больше сил и времени на земные дела тратить и в оставшееся свободным время по мере сил подвизаться в молитве. Это, не считая, конечно, непрестанной молитвы Иисусовой, которую опытный христианин почти со всяким мирским делом совмещать приспособляется. Причём через такую непрестанную молитву некоторые миряне удивительных дарований от Бога сподобляются. Например, схимонахиня Сепфора, ещё будучи мирянкой, отягощённой семьёй, уже дары прозорливости и молитвенной помощи людям стяжала через смирение и непрестанную молитву.

А для монаха молитва и есть самая главная работа и дело всей жизни. Она же, при достижении определённого к ней навыка, становится и главным монашеским утешением и радостью, а затем и потребностью жизненно необходимой, как дыхание, как пища.

Известны в истории Церкви и миряне, которые своей пламенной молитвой выше многих монахов поднимались. А бывают и монахи, ничего на поприще молитвы не достигшие. Так что в конечном итоге сила молитвы зависит от личного желания эту молитву стяжать и приложенного к тому старания каждым конкретным человеком, без разницы — что монахом, что мирянином. Хотя, конечно, сама монашеская форма жизни к стяжанию молитвы более располагает, чем мирская. Собственно, ради этого — молитвенного общения с Богом — в монахи и уходят из мира.

— Ясно... — задумчиво протянул Игорь.

Вошёл Сергий, пропустив впереди себя в дверь невысокого, плотненького, достаточно молодого греческого монаха, который оглядел нас несколько недоверчиво, а Игоря — с лёгким испугом. Тем не менее он открыл нам инкрустированную дверь в часовню, сразу же строго предупредив: «Not foto»! Мы, смиренно покивав головами, вошли.

В помещении часовни царил мягкий сумрак, пронизываемый лучами рассеянного света, струящегося из подкупольных окон. Один из лучей освещал стоящую слева по диагонали от входа Иверскую икону Богоматери. Она была высокая и узкая, покрыта потемневшей от времени чеканной ризой, от которой веяло древностью и царственным благородством.

Лик Пречистой Девы был смугл и отрешён. Матерь Божья, не замечая стен часовни, горящих лампад, поклоняющихся Ей паломников, Своим взором словно пронизывала вечность, одновременно озирая прошлое, настоящее и будущее и духом пребывая в безграничном вневременном пространстве.

Господи! Ощущение реального присутствия здесь рядом, в этой часовне, Пресвятой Владычицы пришло ко мне настолько незаметно и естественно, что я даже не успел удивиться его возникновению. Просто я вдруг почувствовал, что Матерь Божья находится сейчас здесь. Сама. В этой самой часовне. Среди нас. Просто и обыденно. Словно, проживая в этом монастыре или вообще где-то здесь, рядом, на Афоне, Она зашла сюда только что перед нами, или даже вместе с нами, и остановилась, задумавшись, узрев нечто, привлекшее Её внимание там, в другом измерении вечности.

Мне захотелось тихонько шепнуть: «Ребята! Тихо! Внимание! ОНА САМА здесь!»

Но я промолчал, наблюдая, как Флавиан с Игорем и Сергий кланяются и прикладываются к чудотворному образу, молятся, ставят свечи, как нетерпеливо перебирает чётки занявший стоявшую у входа стасидию греческий монах, очевидно, отвлечённый послушником Сергием от какого-то важного для него занятия ради открывания нам часовни. Я побоялся нарушить их молитвенный настрой, или отвлечь Пречистую Игумению горы Афонской от её задумчивого созерцания, или просто самому потерять это необычное тихое счастье находиться рядом с Той, на Которую «трепещут взирая Ангелы». Я молча, стараясь не спугнуть это дивное ощущение, совершил поклон перед Иверской, тихонько поцеловал край иконы, также тихонько поставил свечу, ещё раз поклонился и вышел наружу. Флавиан посмотрел на меня.

— Лёш! Ты как?

— Слава Богу! Всё в порядке. Потом как-нибудь попробую рассказать, когда переварю.

— Хорошо, — кивнул Флавиан и повернулся к закрывавшему дверь греку. — Евхаристо поли (большое спасибо)!

— Паракало (пожалуйста), — кивнул он и засеменил к келейному корпусу.

Мы остановились около мраморного источника на стене архондарика, напились вкусной прохладной воды из висящего на цепочке ковшика.

— Отче! Вы на вечерню в Пантелеимон хотите попасть или в другой какой-нибудь монастырь? — спросил Флавиана послушник Сергий.

— А мы успеем в Пантелеимон?

— К повечерию успеем! Даже можем по дороге заехать к источнику на берегу, где Иверская к Афону приплыла.

— Тогда поехали!

— Вот! Это было здесь. — Послушник Сергий показал рукой на несколько каменных сооружений, к которым мы подъехали, спустившись на самый берег моря. — Вот на этом месте, где стоит памятник с крестом, была вынесена на берег Иверская икона.

— Её привезли на корабле? — спросил слабо осведомлённый в истории Афона Игорь.

— Нет. Она приплыла сюда Сама, — ответил за Сергия Флавиан. — Это было в девятом веке. Примерно за двести лет до этого, в последний период иконоборчества при императоре Феофиле-иконоборце, к одной вдове, жившей с сыном недалеко от города Никеи, пришли воины, посылаемые властями для розыска и уничтожения святых икон. Они обнаружили в домовой церкви очень почитаемую вдовой икону Божьей Матери, увидев которую, один из воинов ударил её копьем, попав в нижнюю часть ланиты — щеки Богородицы. К ужасу воина и всех присутствовавших из раны потекла кровь. Иконоборцы в страхе покинули дом вдовы, но она, понимая, что они могут придти опять, решила предать икону воле Божьей. Вместе с сыном, тайно, вдова отвезла икону на морской берег и опустила в воду, молясь Богоматери, чтобы Она Сама сохранила свою икону невредимой. И вот, во свидетельство Промысла Божьего о чудотворной иконе, она встала в воде в вертикальное положение и поплыла, уносимая морскими волнами.