Она медленно вела лодку вперед. Время шло. Я увидел пустую бутылку, две-три банки из-под пива и корягу, в которой засело несколько окуневых блесен. Время от времени мне встречался окунь. Окинув меня взглядом своих выпученных глаз, он тут же удирал.

Мы не прошли и семидесяти пяти ярдов от пирса, как я нашел ружье. Если бы я смотрел вперед, вместо того чтобы тщательно прошаривать дно, я увидел бы его еще раньше. Оно торчало из ила стволом вниз под углом градусов шестьдесят. Приклад был отлично виден. Я выдернул его из ила и всплыл. Лодка была от меня ярдах в двадцати.

Она увидела меня и подгребла ближе. Я накренил лодку и поднял ружье из воды так, чтобы она могла его видеть. Глаза ее удивленно распахнулись, потом она улыбнулась:

— Как вы быстро управились!

Я положил ружье на дно лодки, выбрался из лямок и забросил в лодку акваланг.

— Пустяки, — говорю, — оно торчало прямо на виду.

Я забрался в лодку и уселся на корме. Она молча смотрела на меня. Я взял ружье. Действительно, отличная вещь. Стендовая модель с великолепным оптическим прицелом и богатой гравировкой. Я переломил его и вытряс грязь из ствола и из-под цевья. Потом принялся его рассматривать. Она все глядела на меня.

— Красивое, правда? — сказала она застенчиво.

Я снова взглянул на ружье, потом на нее, чувствуя, что молчание затянулось. Отгадку подсказал мне приклад и то, как она себя вела, — актриса из нее была никудышная.

Ствол мог и не заржаветь, ведь он был погружен в ил, где практически не было доступа кислороду. Но дерево — совсем другое дело. Приклад должен был разбухнуть от воды. А он не разбух. Вода на нем собиралась в капли, как на свеженавощенной поверхности. Ружье не пробыло в воде и суток.

Я вспомнил о том, другом следе машины и подумал: «До чего же человек может опуститься!»

Мы вернулись к пирсу. Гребла она. Я причалил лодку и молча пошел за ней к машине с аквалангом и ружьем. Багажник был все еще открыт. Я сложил все туда, захлопнул его и отдал ей ключ.

«А почему бы и нет? — со злостью подумал я. — С каких это пор я стал моралистом? Я не понимал сам себя. Если у них это считается милым развлечением, я-то что выступаю? Может, коммерческий подход и придавал всему этому нехороший душок, может, ей не следовало так цинично совать мне прямо под нос обручальное кольцо, пока она проводила свою рекламную кампанию в купальнике, но все равно беситься тут не из-за чего. И на нее рычать вроде совсем ни к чему».

Не знаю почему, но меня тошнило от всей этой истории и особенно от нее. Наверно, именно из-за того, что она была так великолепна, дельце казалось еще грязнее, чем в действительности. Будучи такой красавицей, она просто не имела права так поступать.

— Вы ужасно молчаливы, — сказала она. В ее серых глазах было легкое удивление.

Она опять вела себя как богиня. Она была так хороша!

— Неужели? — спросил я.

Мы вернулись на пирс и зашли в гостиную на барже. Она остановилась перед камином и повернулась ко мне, словно с некоторой неловкостью. Видно, ее удивляло мое поведение.

— Вы очень быстро нашли его, правда? — сказала она, неуверенно улыбнувшись.

— Да уж, — говорю. Я стоял прямо перед ней. Наши глаза встретились.

— Если бы вы отплыли подальше от берега, прежде чем бросить его, поиски заняли бы больше времени.

Она аж задохнулась.

Все признаки приближения шторма были налицо, но я был слишком зол, чтобы заметить их. Наверно, злился на себя. Я высунулся больше:

— Худо, должно быть, дело, если женщина с вашей внешностью идет на такие штучки.

Она врезала мне по физиономии так, что я едва удержался на ногах и в глазах потемнело. Весила она фунтов сто пятьдесят и была вне себя от возмущения, просто в ярости. Я повернулся и ушел в спальню, прежде чем у нее появился шанс задушить меня голыми руками. Физически она вполне могла с этим справиться, да и настроение у нее было подходящее. Меня просто трясло. Я задыхался от злости, задыхался при мысли о ней и в то же время презирал себя: я похож на героиню немого кино, мне не хватает только прислониться к закрытой двери, прижав руку к сердцу. Еще позвал бы полицейского или упал в обморок.

Я стянул с себя мокрые плавки, швырнул их на кровать и принялся одеваться, вымещая свою злобу на беззащитной одежде. Когда я застегивал рубашку, до меня наконец дошло, что неплохо бы задать себе тот же вопрос, на который я намекал при разговоре с ней: «Зачем она это делает?» Даже если она любит пускаться во все тяжкие в своих романах, ей ни к чему было затевать всю эту историю. У нее до такой степени все на месте, что стоит только свиснуть, и можно даже не снимать обручального кольца. Но как же это иначе объяснить? Она ведь точно нарочно бросила ружье в озеро. Я решил на время оставить попытки понять это.