– Но ты-то зачем это терпела, Флер? – засмеялся Морис. – Странное дело, ты бросала тех, кто был нежен и ласков с тобой, и терпела ревность, жестокость и расточительство. Я учту на будущее…

– Не смей! – Флер шутливо замахнулась на него кулаком. – Это сейчас все так ясно и четко, тогда многое представлялось мне иначе. Но жизнь расставила все на свои места. Через год после свадьбы с Уилфридом на сцене снова появился мистер Форчент.

Лицо Флер помрачнело.

– Я поняла гораздо позднее, что он и не думал прощать обиду и забывать про меня. Что все это время он следил за нашей семейной жизнью и вынашивал планы мести. Но шесть лет назад мадемуазель Флер Конде, она же Фрэнсис Ритц, отличалась удивительной слепотой во всем, что касалось реальной жизни. Элайджа был на удивление мил и корректен, и я ни капли не сомневалась в том, что наша короткая встреча – случайность…

– Он попытался тебя вернуть?

– Нет, ты что, – покачала головой Флер. – Не в этот раз. Ему надо было унизить меня. Ударить как можно больнее. И не могу не признать, что у него это получилось. Он избрал весьма эффективный способ мести – он уничтожил меня как актрису.

Вскоре я получила предложение от Филадельфийского Городского Театра. Сразу скажу, не без помощи Форчента, ведь он родом как раз из Филадельфии. Он пригласил главного режиссера театра, бывшего в Париже проездом, на одну из наших постановок. Тот пришел в восторг и предложил мне изумительную роль в его новой пьесе. Я должна была прожить в Америке полгода, объездить чуть ли не всю страну, мне обещали весьма приличные деньги…

Одним словом, предложение было более чем заманчиво. Я с радостью ухватилась за него. Париж мне порядком надоел, да и какой настоящий актер откажется попробовать свое искусство на новых зрителях? Уилфрид был со мной полностью согласен, и хотя ему не очень хотелось покидать привычный круг друзей, он, скрепя сердце, последовал за мной – сумма гонорара была слишком уж заманчива.

Америка мне понравилась. Большая, шумная, немного бестолковая. Но я люблю все новое… Я начала репетировать. Это было великолепно. Очень интересно. Я училась говорить по-английски как заправская американка, все были в восторге от моих успехов. Никогда я не чувствовала в себе столько сил, энергии, таланта, если хочешь. Все, присутствующие на репетиции, плакали или смеялись вместе со мной. Я предвкушала грандиозный успех…

Флер подняла глаза, на ее лице застыло мечтательное выражение. Морис еще ни разу не видел ее столь красивой и воодушевленной.

– Но пьеса с треском провалилась. И премьера, и последующие спектакли. Это было ужасно. Зрители свистели и топали, мне не давали произнести и слова. В печальные моменты они гоготали как гуси, в забавные – в зале не раздавалось ни смешка. Никто не понимал, в чем дело. Директор театра был в ярости. Мы повезли эту пьесу в другие города в надежде, что там публика окажется более восприимчива к прекрасному. Увы… Я даже не помню, какие именно города мы посетили – все они слились для меня в единую вереницу темных залов с гневными криками вместо цветов и дешевых отелей, потому что мы старались экономить на всем…

Голос Флер задрожал. Жалость душила Мориса. Но где найти нужные слова, чтобы утешить ее? Все это произошло слишком давно, и Морис мог только дать ей возможность выговориться.

– Я никому об этом не рассказывала, – призналась она со слабой улыбкой. – Странно, прошло столько времени, а вспоминать до сих пор больно…

– Но в чем же было дело? Неужели пьеса была так ужасна? – спросил он.

– О нет. Ужасной объявили меня, – горько усмехнулась она. – Неизвестно откуда поползли слухи, что француженка абсолютно бездарная актриса, что неискушенная парижская публика слишком избаловала ее своим восхищением, и она пытается накормить изысканных американцев третьесортной игрой.

– Что за бред! – вырвалось у Мориса.

– Да, поначалу я посмеялась. Актерам не привыкать к критике, даже самой безумной. Но потом на меня стали бросать косые взгляды, разговоры затихали, когда я входила в комнату, и постепенно я поняла, что все эти люди, которые рыдали и умирали от смеха со мной на репетициях, на самом деле обвиняют в провале меня!

Через три месяца после того, как я приехала в Штаты, мой контракт был разорван. Никаких гонораров мне не выплатили, естественно. У меня даже не было денег на обратный билет. Но все это можно было бы пережить, если бы не одно обстоятельство… Я действительно начала сомневаться в себе. Я так привыкла доверять зрителям. Они никогда не подводили меня. Неужели американцы настолько отличаются от французов, что в то время как последние считают меня гениальной, первые освистывают за бездарную игру? Возможно ли это? Конечно, нет. Значит, я либо стала плохо играть, либо никогда не умела делать этого профессионально, и в новой пьесе в чужой стране продемонстрировала это…

– Флер, но это же смешно. Невозможно стать в одночасье плохой актрисой. Я не читал о тебе ни одного отрицательного отзыва.

– Конечно, ни одной подробности о моих американских гастролях в газеты не попало. По крайней мере, в европейские. Но об этом я узнала гораздо позднее, тогда мне казалось, что о моем позоре знает уже весь мир…

Но самый неприятный сюрприз для меня приготовил мой драгоценный супруг. Уилфрид настолько свыкся с мыслью, что женат на прекрасной актрисе, что воспринимал каждый гневный выпад против меня на свой счет. И однажды в порыве праведного негодования заявил мне, что не может позволить, чтобы его титул и громкое имя склоняли по-всякому в великосветских гостиных. Дескать, он и так значительно опозорил себя и свой род, связавшись с женщиной моей профессии. Некоторым искуплением служила моя репутация и слава, но сейчас, когда ни от первого, ни от второго не осталось и следа… Он возмущен до глубины души и очень сожалеет о случившемся, но у него открылись глаза… Он желает развестись со мной и рассчитывает на мое понимание…

– Негодяй, – бросил Морис. – Господи, Флер, где я был все это время?

– Хорошо, что ты есть хотя бы сейчас, – благоразумно заметила она. – Я приучила себя не желать слишком многого. Это бывает слишком больно.

– Продолжай, пожалуйста, – попросил он. – Чем закончился весь этот ужас?

– Итак, что мы имеем? Брошенная, униженная женщина, бывшая актриса, боящаяся даже подумать о сцене и вынужденная продать обручальное кольцо, чтобы достать денег на обратную дорогу. Впрочем, оно мне было уже не нужно. В последнюю ночь перед отъездом я сидела в номере и размышляла о том, что же я буду делать дальше. Никаких здравых мыслей мне, естественно, в голову не приходило. Все предали меня – мое искусство, близкий человек. Я внезапно поняла, что я очень мала и слаба. И что у меня совсем не осталось сил…