– Но Фрэн не знает, что вы журналист. Вы воспользовались ею, чтобы выведать мои тайны?

Слова размеренно срывались с ее губ. Морис моментально представил себе Флер в роли какой-нибудь властной женщины. Королевы Елизаветы. Или Клеопатры. Умевших быть безжалостными, но и умевших любить…

– Почему же вы не посвятили сестру в детали нашей встречи? Если она знала, что я не член общества любителей древностей, а презренный журналист, она отнеслась бы ко мне более настороженно.

Внезапно Флер рассмеялась. Просто и искренне, будто она была обычной деревенской девчонкой, которой только что рассказали уморительную шутку.

– Член общества любителей древности! – воскликнула она, отсмеявшись. – И кому только такая невероятная глупость пришла в голову?

– Мне, – буркнул Морис. – Это был экспромт.

– Фантастика!

– Но ведь сработало же, – попытался защититься он. – Ваша мисс Преджиде поверила мне.

– О, Гортензия весьма легковерна, несмотря на солидный возраст, – пренебрежительно махнула рукой Флер. – И Фрэнсис такая же…

Спокойствие Флер удивляло Мориса. Неужели ее не волнует, что именно могла рассказать о ней Фрэнсис Ритц? Но Флер, похоже, даже не думала об этом.

– Обожаю этот ресторанчик, – мечтательно произнесла она, оглядевшись вокруг. – Тихо и уединенно. Я часто здесь бываю.

– Неужели вам удается сохранить свое инкогнито? – Морис вовремя вспомнил о том, что ему надо расспросить Флер хорошенько.

Она изумленно посмотрела на него.

– Да что вы такое говорите, Морис! Я же никогда не снималась в кино. А в наши дни только кинематограф может обеспечить неувядающую всеобщую славу. Меня даже в Париже не везде узнают.

Нотки горечи послышались Морису в голосе Флер.

– А почему вы не снимались в кино?

– Зачем? – пожала плечами Флер. – Образ, который я творила на сцене, был уникален. Спектакль заканчивался, и вместе с ним исчезал и образ. В следующий раз я играла ту же самую роль как-то иначе. Никаких повторений, никакого однообразия. А видеть на экране одно и то же выражение, слышать одни и те же интонации… Брр…

Флер поежилась.

– И к тому же… – Ее переменчивое лицо снова осветилось улыбкой. – Когда я состарюсь, то в мире не будет существовать ни одного напоминания о былой молодости. Это отвратительно, Морис, смотреть на экран и видеть себя двадцать лет назад. Я бы немедленно умерла от огорчения.

– Я думаю, вам не пришлось бы переживать по этому поводу. – Морис был несколько огорошен, но все-таки нашел, что ответить. – Я уверен, что ваша красота вечна.

– Вот только не надо комплиментов, – резко прервала его Флер. – Терпеть их не могу.

– Но почему? Разве женщины не любят, когда им говорят, что они прекрасны?

Морис уже понял, что бесполезно пытаться угадать, куда Флер повернет разговор. Капризная, непредсказуемая, шокирующая… Он мог бы продолжать так до бесконечности.

– Наверное, любят, – ответила она. – Но я нет. Все, что мне надо, я увижу сама. В зеркале и мужских глазах.

– Да? И что же вы видите в моих глазах? – не удержался он от вопроса.

Лучше бы он этого не спрашивал. Потому что Флер откинулась на спинку стула, чуть прищурилась и целых пять минут молча разглядывала его.

– Вы считаете меня странной. Деспотичной. Избалованной. И красивой.

Морис фыркнул.

– И не смейте говорить мне, что я ошибаюсь, – она покачала головой. – После вчерашних рассказов Фрэн вы вряд ли можете думать обо мне что-то другое.

– Вы знаете, что мне рассказала Фрэнсис?

– Я знаю Фрэнсис. А об остальном догадываюсь. Представляю, что вы подумали обо мне, когда я позвонила к Льюису и сказала ей идти домой.

– Это было невежливо, – заметил Морис. Было очевидно, что Флер скорее забавляет, чем сердит его вчерашний вечер с Фрэнсис, и он мог позволить себе обсудить его.

– Я знаю. Но должна же я была выручить бедняжку из беды.

– Беды?

– Она была уже почти готова влюбиться в вас, Морис Шеннон.

Это был удар исподтишка. Морис чувствовал, что Флер пристально наблюдает за его реакцией, но не мог скрыть смущения.

– О чем вы говорите… – пробормотал он, не понимая, что с ним творится.

За десять лет журналисткой жизни в Даблин Ньюсуик он успел пережить всякое и мог без ложной скромности сказать, что нервы у него железные, а выдержка колоссальная. Однако в присутствии Флер Конде и то, и другое бесследно испарилось. Такого презрения к себе Морис не испытывал с тех пор, как был пойман матерью на краже варенья из чулана.