Литературное наследие
вернуться

Несмелов Арсений Иванович
Шрифт:

Сказка— ходи— прозвище, название китайцев среди русских на Дальнем Востоке; собственно по-китайски в данном контексте «ходи» — приказчик.

В беспредельность— отклик на это стихотворение (например, на «Чувствуют ужас погонь…» и т. д.) мы находим в стихотворении, посвященном Арсению Несмелову дальневосточным поэтом Владимиром Силловым (1902–1930, расстрелян в СССР), которое уместно процитировать целиком (по тексту книги: О. Петровская, В. Силлов. Зрачки весны. Фудзядян (т. е. Харбин), 1921 г.:

Арсению Несмелову

Вы хитростью таланта не закрыли. Арсеналы масок — вон! Играющий стихом, не вы ли Себе воздвигли хамельонный трон? И, сжав зрачки, сжимаете насмешно Гримасам радости раскрытых ртов. И термин вылущив удой неспешной (Ведь всё равно придет улов). Вы шарите по душам человечьим (К чему мечтать о яростных погонях? Другим теням к челу не лечь им). Вы — чёрт в офицерских погонах.

1920

Помимо ряда образов, заимствованных у раннего Несмелова, стихотворение свидетельствует еще и о том, что престиж Несмелова на «дальневосточном Парнасе» был действительно высок.

Роман на Арбате— в первой публикации («Дальневосточная трибуна» от 20 февраля 1921 г.) под стихотворением стояла дата — «1915». Однако обилие автографов одного и того же стихотворения с разными датами у Несмелова делает любую авторскую датировку сомнительной.

Маленькое чудо— В восьмой строке, по-видимому, пропущено слово.

Бронзовые парадоксы (1–4) — Петроний— В данном случае Гай Петроний Арбитр (ум. 66 по Р.Х.), автор «Сатирикона» — настольной книги Несмелова; ему отчасти посвящена поэма «Неронов сестерций» «Не Кромвель, не Лютер, не Эразм»— т. е. писатель античности, а не позднего Возрождения (XVI–XVII веков).

Шутка (I–III) — этуаль (франц.) — звезда (здесь — «звезда панели»). Кавас(или же кабас) — нечто вроде вампира, чей интерес направлен не на живых людей, а на покойников (см. в рассказах русско-французского писателя Якова Николаевича Горбова (1896–1982), последнего мужа И.В.Одоевцевой). Откуда слово попало к Несмелову — выяснить не удалось.

Евгений Витковский (Москва) Ли Мэн (Чикаго)

УСТУПЫ

(Владивосток, 1924)

ВОЛЯ

Загибает гребень у волны, Обнажает винт до половины, И свистящей скорости полны Ветра загремевшие лавины. Но котлы, накапливая бег, Ускоряют мерный натиск поршней, И моряк, спокойный человек, Зорко щурится из-под пригоршни. Если ветер лодку оторвал, Если вал обрушился и вздыбил, Опускает руку на штурвал Воля, рассекающая гибель.

ЯЗЫКОВ

Измученный одышкой, хмур и желт, Он весь течет в своем обвислом теле. Нет сил вздохнуть, и взор его тяжел: Источники надежды опустели. Томление. Теперь, когда один, Упрямый рот расправил складку воли, Пришла тоска, сказавши: «Господин, Дорогой дня иди к моей неволе». Томление! Схватясь рукой за грудь, Он мнет похрустывающую сорочку, И каждый вздох томителен и крут, И каждый миг над чем-то ставит точку. Но отошло. Освободив аркан, Смерть отошла, и грудь отжала влагу: Поэт вздохнул. Он жив. Звенит стакан: «И пью рубиновую малагу!»

ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ

«Едва ли, едва ль Из смерти изыду!» Жерар де Нерваль, Влюбленный в Изиду. Морозной зари Последние клочья. La rue… Tuelerie, Бессонная ночью. И медленный снег, И шорох Парижа — Как будто во сне Под радугой рыжей. Как будто в лесу — Такая ж ночевка, И за восемь су Стальная бечевка. Ступени. Уступ. И сон необорон… Слетевший на труп Нахохленный ворон. И хрипло воззвав О вечном отмщеньи: «Умри: j'ai soif!» [4] И полночь священник.

4

Я жду (фр.).

МОРСКИЕ ЧУДЕСА

Хлыстом из гибкого металла Захлестывало далеко, И наносило, наметало, Натаптывало облаков. И опрокинулось на пляжик, И взбешенное помело Гряду сырой и белой пряжи На водоросли намело… На отмели, где в знойной лени Томились женщины с утра, Ложились, как хвосты тюленьи, Волн вывернутые веера. А у кабинок, голубые Огни затеплив на челе, Перекликались водяные, Укладываясь на ночлег. И, отряхая шерсть от пены (Пофыркивала темнота), Они обнюхивали стены, Где прикасалась нагота. Их ноздри втягивали запах Скамьи, сырого лишая… На перепончатых их лапах Белела рыбья чешуя. И засыпали, с грудой схожи Водою обтекавших глыб, Но женщины им снились тоже, Похожие на белых рыб. А утром знойно пахло мятой Над успокоенной водой, Казавшейся слегка измятой, Вдали разорванной слюдой. И воздух был хрустящ и хрупок, И сквозь его стеклянный слой — Дождем чешуек и скорлупок К воде просеивался зной. Казалось, солнце, сбросив шляпу, Трясет кудрями, зной — лузга, А море, как собака лапу, Зализывало берега.