Литературное наследие
вернуться

Несмелов Арсений Иванович
Шрифт:

Евгений Витковский (Москва) Ли Мэн (Чикаго)

БЕЗ РОССИИ

(Харбин, 1931)

* Свою страну, страну судьбы лихой, *

Свою страну, страну судьбы лихой, Я вспоминаю лишь литературно: Какой-то Райский и какой-то Хорь: Саводников кладбищенские урны! И Вера — восхитительный «Обрыв» — Бескрылая, утратившая силу. И, может быть, ребенком полюбив, Еще я вспомню дьякона Ахиллу. Конечно, список может быть длинней, Но суть не в нем; я думаю, робея, — В живой стране, в России этих дней, Нет у меня родного, как в Бомбее! Не получить мне с родины письма С простым, коротким: «Возвращайся, милый!» Разрублена последняя тесьма, Ее концы разъединили — мили. Не удивительно ли: страна — В песках пустыни, что легли за нами, — Как скользкая игла обронена, Потеряна, как драгоценный камень! Уже печаль и та едва живет, Отчалил в синь ее безмолвный облик, И от страны, меня отвергшей, вот — Один пустой литературный облик.

* Хорошо расплакаться стихами *

Хорошо расплакаться стихами. Муза тихим шагом подойдет. Сядет. Приласкает. Пустяками Все обиды наши назовет. Не умею. Только скалить зубы, Только стискивать их сильней Научил поэта пафос грубый Революционных наших дней. Темень бури прошибали лбом мы, Вязли в топях, зарывались в мхи. Не просите, девушки, в альбомы Наши зачумленные стихи! Вам ведь только розовое снится. Синее. Без всяких катастроф… Прожигает нежные страницы Неостывший пепел наших строф!

ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ

Пусть дней немало вместе пройдено, Но вот не нужен я и чужд, Ведь вы же женщина — о Родина! — И, следовательно, к чему ж Всё то, что сердцем в злобе брошено, Что высказано сгоряча: Мы расстаемся по-хорошему, Чтоб никогда не докучать Друг другу больше. Всё, что нажито, Оставлю вам, долги простив, — Вам эти пастбища и пажити, А мне просторы и пути. Да ваш язык. Не знаю лучшего Для сквернословий и молитв, Он, изумительный, — от Тютчева До Маяковского велик. Но комплименты здесь уместны ли, — Лишь вежливость, лишь холодок Усмешки, — выдержка чудесная Вот этих выверенных строк. Иду. Над порослью — вечернее Пустое небо цвета льда. И вот со вздохом облегчения: «Прощайте, знаю: навсегда!»

НА ВОДОРАЗДЕЛЕ

Воет одинокая волчиха На мерцанье нашего костра. Серая, не сетуй, замолчи-ка, — Мы пробудем только до утра. Мы бежим, отбитые от стаи, Горечь пьем из полного ковша, И душа у нас совсем пустая, Злая, беспощадная душа. Всходит месяц колдовской иконой — Красный факел тлеющей тайги. Вне пощады мы и вне закона, — Злую силу дарят нам враги. Ненавидеть нам не разучиться, Не остыть от злобы огневой… Воет одинокая волчица, Слушает волчицу часовой. Тошно сердцу от звериных жалоб, Неизбывен горечи родник… Не волчиха — родина, пожалуй, Плачет о детенышах своих.

СПУТНИЦЕ

Ты в темный сад звала меня из школы Под тихий вяз, на старую скамью, Ты приходила девушкой веселой В студенческую комнату мою. И злому непокорному мальчишке, Копившему надменные стихи, В ребячье сердце вкалывала вспышки Тяжелой, темной музыки стихий. И в эти дни тепло твоих ладоней И свежий холод непокорных губ Казался мне лазурней и бездонней Венецианских голубых лагун… И в старой Польше, вкапываясь в глину, Прицелами обшаривая даль, Под свист, напоминавший окарину, — Я в дымах боя видел не тебя ль… И находил, когда стальной кузнечик Смолкал трещать, все лепты рассказав, У девушки из польского местечка — Твою улыбку и твои глаза. Когда ж страна в восстаньях обгорала, Как обгорает карта на свече, — Ты вывела меня из-за Урала Рукой, лежащей па моем плече. На всех путях моей беспутной жизни Я слышал твой неторопливый шаг, Твоих имен святой тысячелистник Как драгоценность бережет душа! И если пасть беззубую, пустую Разинет старость с хворью на горбе, Стихом последним я отсалютую Тебе, золотоглазая, тебе!

* В эти годы Толстой зарекался курить *

В эти годы Толстой зарекался курить И ушел от жены на диван в кабинете. В эти годы нетрудно себя укротить, Но заслуга ль они, укрощения эти! Укротителем заперта рысь на замок, Сорок стражей годов — часовыми у дверцы. Ты двенадцати раз подтянуться не мог На трапеции. Ты вспоминаешь о сердце. И, впервые подумав о нем, никогда Не забудешь уже осторожности некой. Марш свой медленный вдруг ускоряют года: Сорок два, сорок три, сорок пять и полвека. Что же, бросим курить. Простокваша и йод. Больше нечего ждать. Жизнь без радуг. Без премий. И бессонницами свою лампу зажжет Отраженная жизнь, мемуарное время.

* Женщины живут, как прежде, телом, *

Женщины живут, как прежде, телом, Комнатным натопленным теплом, Шумным шелком или мехом белым, Ловкой ложью и уютным злом. Мы, поэты, думаем о Боге И не знаем, где его дворцы. И давно забытые дороги Снова — вышарканные торцы. Но, как прежде, радуются дети… И давно мечтаю о себе — О веселом маленьком кадете, Ездившем в Лефортово на «Б». Темная Немецкая. Унылый Холм дворца и загудевший сад… Полно, память, этот мальчик милый Умер двадцать лет тому назад!

* Всё чаще и чаще встречаю умерших… О нет, *

Всё чаще и чаще встречаю умерших… О нет, Они не враждебны, душа не признается разве, Что взором и вздохом готова отыскивать след Вот здесь зазвеневшей, вот здесь оборвавшейся связи… Вот брат промелькнул, не заметив испуганных глаз: Приподняты плечи, походка лентяя и дужка Пенснэ золотого… А робкая тень от угла… Ты тоже проходишь, ты тоже не взглянешь, старушка. Ты так торопливо шажками заботы прошла, И я задохнулся от вновь пережитой утраты. А юноша этот, вот этот — над воротом шрам, — Ужель не узнаешь меня, сотоварищ мой ратный? Высокий старик, опираясь на звонкую трость, Пронесся, похожий на зимний взъерошенный ветер. Отец, ваша смелость, беспутство и едкая злость Еще беззаботно и дерзко гуляют по свету! Окутанный прошлым, былое, как кошку, маня, В веселом подростке, но только в мундире кадета, Узнаю себя, это память выводит меня Из склепа расстрелянных десятилетий. И вот — непрерывность. Связую звено со звеном, Усилием воли сближаю отрезок с отрезком. Под лампой зеленой, за этим зеленым столом Рассказы о смерти мне кажутся вымыслом детским! Умершего встретят друзья и меня. На коне Их памяти робкой пропляшет последняя встреча… «Несмелов, поэт!» Или девочка крикнет: «Отец!» Лица не подняв, проплыву. Не взгляну. Не отвечу.