Он закрыл глаза и тотчас увидел девушку. Она была совсем рядом, он уже чувствовал горячечное дыхание ее губ. Вдруг девушка нажала на кончик его носа и, смеясь, сказала: "Дзи-и-нь!"

Упрямо не открывая глаза, Савушкин нашарил трубку:

– Что с тобой, милая?

– Это ты мне, Савушкин?
– спросила девушка голосом Дубова.
– Спишь, что ли, дежурный?

– Как можно, что вы!..

– Слушай, а как там эти... коалы?
– тоскливо спросил Дубов.
– Я вот сейчас в литературе прочел, что они жутко капризные. Может, мне приехать, а?

– Да вы что? Нет у нас никаких коал и сроду не было! Не приживаются они...

– Это почему же?
– голос Дубова посуровел.

– Жители Австралии. Им наши условия не нравятся...

– Ах, условия им не нравятся!
– в эту минуту Дубов просто ненавидел тупицу Савушкина, свою подозрительную жену, но больше всех он сейчас ненавидел этих выпендривающихся коал.
– А я тебе говорю, Савушкин, что живут в нашем зоопарке коалы! Понял? Жи-вут! И им у нас очень нравится! Просто они про это не говорят, потому что очень стеснительные...

– Так точно, - устало сказал Савушкин.
– Коалы у нас живут...

– Вот, - обрадовался Дубов.
– И мне сейчас придется приехать, потому что я очень опасаюсь за их будущих птенцов. Сможет ли коала-мать сколько надо усидеть на яйцах?..

– Во-первых, яйцами они не размножаются, - неожиданно для самого себя мрачно сказал Савушкин, - они живородящие, я против науки не пойду... А во-вторых, не будут они в неволе детенышей заводить, даже если вы меня уволите!..

Дубов устало положил трубку. Похоже, никуда ему сегодня не выбраться.

...Во сне у Савушкина тоже все складывалось не совсем удачно. Девушка появилась снова, но теперь она никуда не бежала, а, обиженно отвернувшись, одевалась. Савушкин просил прощения, вставал на колени, обещал выброситься из окна или войти в клетку к тигру.

Наконец она повернулась к Савушкину.

– Дзи-инь! Дзи-инь!..

– Да!
– рванул трубку Савушкин.
– У коалы родился мальчик! Три пятьсот? Вы папа? Поздравляю...

– Шутишь? Нет, ты мне скажи, Савушкин, - задумчиво произнес Дубов.
– Вот коалы эти... Почему же они не размножаются в этой самой неволе? Кто им мешает? По параллельной трубке их никто не подслушивает, договаривайся с кем хочешь, приводи к себе в клетку и... Почему, Савушкин?

– Потому что им все время звонят!
– закричал Савушкин, перегрызая провод.

Шатаясь, он побрел по ночному зоопарку, нашел свободную клетку, вывел на табличке: "Коала - сумчатый медведь" и забрался внутрь. Обнюхав все углы, Савушкин наконец нашел местечко, лег, свернулся калачиком и, поскуливая, заснул...

Ему снилась несущаяся навстречу самка-коала...

Еще не вставало солнце над прериями, еще посапывали жеребцы в коралле, еще не седлал старший ковбой свою любимицу кобылу Долли, когда за тысячи миль от Дикого Запада в Горпроекте пронесся с быстротой летящего лассо слух о смене начальства...

Степан Гудков стоял, чуть побледневший, широко расставив ноги в потертых джинсах, и курил. Он не замечал устремленных на него взглядов. Как всегда, когда предстояло крутое дельце, он весь уходил в себя, вспоминая прошлое...

А ему было что вспомнить. О его умении укрощать начальство ходили легенды. Их было восемь на памяти Гудкова, восемь директоров, восемь необъезженных "темных лошадок". И каждый новый, едва войдя в директорское стойло, еще не подходя к кормушке, первым делом норовил сбросить Гудкова с должности, затоптать своими копытами...

Что происходило там, за дверьми директорских кабинетов, в точности известно не было, поговаривали, что это было похоже на какое-то родео... Твердо известно было только одно: директора, словно завороженные Гудковым, быстро теряли свой дикий нрав, мирно пощипывали зеленых сослуживцев Гудкова, тех, что помоложе... А он, не выпустивший за десять лет работы ни одного проекта, так и оставался в своем старом добром седле инженера-проектанта.

Мистика? Колдовство? О нет! Человек в джинсах не верил ни в черта, ни в амулеты! Только расчет! Первый начальник Гудкова сбросил трех отчаянных молодцов с обветренными от бесконечных прогулов лицами. Гудков удержался: стал болеть за любимое начальником "Динамо". Со вторым он болел за "Спартака", а когда этот второй покинул высшую лигу номенклатуры, стал болеть с третьим...

Гудков умел многое такое, что не снилось даже огрубевшим в прериях ковбоям. Кто из них, способных по ржанью пегой кобылы определить, насколько разбавлено пиво в таверне "Лошадиный зуб", мог, так же, как Гудков, вдруг, с ровного места, превратиться в страстного филателиста или любителя бега трусцой, в зависимости от вкусов начальства?

Кто из ковбоев мог так же, как Гудков, примчать директору ящик пива жарким днем, ловить с ним холодной зимой рыбу или осенью женихов для перезрелой директорской дочки?