— Но только я, — объявил Виктор, глядя на шесть экранов, — создал химеру из древнего мифа, зверя из разных частей, который представляет собой единое целое.

— А он представляет? — спросил Рипли.

— Ты видишь это не хуже моего, — раздраженно бросил Виктор. — Вон как бегает.

— Не находит себе места от боли.

— Тело у него сильное.

— И продолжает изменяться.

Виктор добавил Уэрнеру гены и паука, и таракана, чтобы повысить эластичность сухожилий и плотность кожи. И теперь эти паучьи и тараканьи гены давали о себе знать в теле пантеры.

— Биологический хаос, — прошептал Рипли.

— Смотри внимательно, — посоветовал Виктор. — То, что мы сейчас видим, неизбежно приведет к величайшим открытиям в генетике и молекулярной биологии.

— Мы можем быть уверены, что двери переходного отсека надежно заперты? — спросил Рипли.

— Да, — хором ответили ему четверо других сотрудников «Рук милосердия».

Один из экранов потемнел, и тут же на нем появилось лицо Аннунсиаты.

Полагая, что ее появление — очередная ошибка, Виктор уже собрался рявкнуть на нее, потребовать, чтобы она очистила экран. Но Аннунсиата заговорила первой:

— Мистер Гелиос, Альфа просит о срочной встрече с вами.

— Какой из Альф?

— Патрик Дюшен, приходской священник церкви Госпожи Наших Печалей.

— Переключи его на систему громкой связи.

— Он не звонит по телефону, мистер Гелиос. Стоит у дверей «Рук милосердия».

Для посторонних «Руки милосердия» давно уже превратились в частный склад, который практически не работал. Рожденные здесь не приходили сюда, потому что поток посетителей мог вызвать ненужные подозрения. Появление Дюшена у дверей «Рук милосердия» являлось нарушением протокола и говорило о том, что его привело сюда нечто экстраординарное.

— Пришли его ко мне, — приказал Виктор Аннунсиате.

— Да, мистер Гелиос. Да.

Лаффит открыл глаза.

— Я признался вам. Еще одно доказательство того, что моя программа рушится. Мы должны хранить свою сущность в секрете, не открывая ни наших отличий от вас, ни наших целей.

— Мы и так знали, что вы — другие, — ответил Майкл. — Так что никакого секрета вы не выдали. Сидите, пастор Кенни, просто сидите и наблюдайте, как маленькие птички падают с провода.

Едва Майкл произнес эти слова, менее чем через минуту после завершения телефонного разговора с Девкалионом, как гигант вошел в кухню дома пастора из коридора.

Карсон настолько привыкла к неожиданным появлениям Девкалиона и его загадочным исчезновениям, что «дезерт игл» в ее руках даже не дернулся. Она по-прежнему целилась в грудь священника.

— Вы что, звонили с переднего крыльца? — спросил Майкл.

Огромный, внушающий ужас, с татуировкой в пол-лица, Девкалион кивнул Лулане и Евангелине.

— «Ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия».

— Второе послание к Тимофею, — голос Луланы дрожал, — глава первая, стих седьмой.

— Я, возможно, выгляжу как дьявол, — обратился Девкалион к сестрам, чтобы хоть немного их успокоить, — но если я и был таковым, то теперь нет.

— Он — отличный парень, — заверил их Майкл. — Я недостаточно хорошо знаю Библию, чтобы привести соответствующий стих, но он — отличный парень.

Девкалион сел за стол, на тот стул, где совсем недавно сидела Лулана.

— Добрый вечер, пастор Лаффит.

До этого глаза священника словно закрывала пелена тумана. Теперь же он встретился взглядом с Девкалионом.

— Я не узнал стих седьмой из первой главы послания к Тимофею. Программа продолжает разрушаться. Я перестаю быть тем, кем был. Скажите мне другой стих.

— «Смотри, он — ничто. Ничтожны и дела его. Ветер и пустота — истуканы его», — процитировал Девкалион.

— Я не знаю этого стиха, — признался священник.

— Книга пророка Исайи, глава сорок первая, стих двадцать девятый, — ответила Евангелина, — но он чуть поменял слова.

— Вы выбрали стих… который описывает Гелиоса. — В голосе Лаффита не слышалось вопросительных ноток.

— Да.

Карсон гадала, стоит ли ей и Майклу опускать пистолеты. Подумала, что Девкалион, если бы счел такое решение правильным, предложил бы им расслабиться. И продолжала держать на мушке грудь священника.

— Как вы узнали о Гелиосе? — спросил Лаффит.

— Я — его первенец. Грубая модель, по вашим стандартам.

— Но ваша программа не разрушается.

— Если на то пошло, во мне нет никакой программы.