Мы видели перепаханные авиацией и тяжелой артиллерией вражеские траншеи, массивные доты, расколотые, как орех. Сгоревшая и раздавленная немецкая техника показывала, каким мощным было наступление наших танков. В одном месте наткнулись на черное поле, которое напомнило мне роман Герберта Уэллса «Война миров».

Видимо, сюда обрушился залп десятков «катюш», возможно, применялось другое оружие. Целый час мы шли, увязая в грязи, смешанной со слоем сгоревшей травы. Редкие деревья стояли без ветвей, одни обугленные стволы, сломанные на высоте трех-четырех метров. Мы обходили трупы (непонятно, венгров или немцев), превращенные в головешки. Когда случайно наступали на них ногой, раздавался хруст, и сапог погружался в золу, все, что осталось от человека. Я видел тяжелое орудие с расплавившимся стволом, от колес остались металлические ободья. Какой же высокой была температура горения, если мощный ствол из лучшей стали потек, как масло, покрывшись фиолетовой окалиной.

Передвигались в основном пешим ходом, изредка подбрасывали на грузовиках передовые батальоны. Наступление шло тяжело, во встречных боях снова несли потери. Климат в Венгрии мягче, чем в России, во время оттепели техника вязла в грязи, выручали лошади. Да и сами мы нагружались боеприпасами не хуже лошадей. На смену теплу ударяли морозы, хоть и небольшие, пять-семь градусов, однако пронизывающий ветер не давал согреться и на привалах.

Равнинная болотистая местность с озерами, прудами, дамбами продувалась насквозь. Возле одной из дорог батальон столкнулся с отступающей немецкой частью. Командуя взводом, я одновременно вел огонь из пулемета Горюнова. Получил третье за войну ранение. На этот раз пуля оказалась милосерднее, пробила мякоть левой ноги выше колена под кожей. Еще день прошагал сгоряча вперед, нога опухла, и меня отправили в полковую санчасть, а затем в санбат дивизии.

Санбат размещался на берегу озера, среди редких деревьев-кустов акации. В палатках стояла такая же температура, как и снаружи, брезент под сильным ветром не держал тепло. Кто мог, сбивались у печки, жарили хлеб, так как кормили плохо. Раненых всегда старались поддержать, но снабжение почему-то прекратилось, зато вспыхнула канонада на востоке. Санбат готовился к эвакуации, ждали транспорт. Из остатков муки сделали лепешки и напоили всех крепким, очень сладким чаем. Главврач зашел в нашу палатку и посоветовал:

— Ребята, кажется, немцы провели контрудар. Кто может шагать, не ждите машин.

Собралась группа, человек тридцать под командованием капитана, адъютанта начальника штаба. У некоторых офицеров сохранились пистолеты, раздали также винтовки из небольшого склада при санбате. Мне винтовки не досталось, но я имел трофейный «вальтер» с шестью патронами в обойме. В ночь двинулись вдоль озера и сразу вляпались в болото. Мокрые по колено, шагали всю ночь. Некоторые отставали, помочь им мы ничем не могли, так как сами от усталости едва двигались. Рана на ноге открылась, в сапоге хлюпала кровь и болотная жижа.

Утром послышался гул танковых моторов, мы спрятались среди кустарника в низине. Осталось человек восемнадцать. Колонна танков прошла километрах в полутора, если бы нас заметили, то просто бы раздавили. Однако немцы сосредоточенно двигались вперед. Мы сидели в оцепенении, сжимая в руках оружие. Скажу без всякой рисовки, в тот час все прощались с жизнью. Молодой лейтенант, сидевший рядом со мной, попросил:

— Слушай, сержант, если на нас пойдут танки, застрели меня. Страшно под гусеницами погибать.

Я молча кивнул, хотя не представлял, как буду стрелять в своего товарища. Напряжение достигло такого предела, что один из бойцов непроизвольно нажал на спусковой крючок винтовки. Выстрел показался оглушительно громким, но с дороги его не услышали. У старшего лейтенанта из саперной роты отнялись ноги, хотя он имел ранение в плечо. Когда поднялись, он сообщил, что идти не в состоянии. С ним остались двое ослабевших бойцов. Начштаба батальона пытался их поднять, но не смог.

— Вас здесь убьют! — крикнул он. — Нести некому, гляньте на остальных. Сами едва идут.

Мы пошли, заковыляли дальше, оставив трех человек в кустарнике. Выжили они или нет, неизвестно. Выходили из окружения двое суток. Никогда не думал, что снова окажусь во вражеском кольце в конце сорок четвертого года, когда бои шли уже в Германии. Следующую ночь провели под открытым небом, наломав для подстилки камыша. На рассвете развели небольшой костер, совали окоченевшие ладони прямо в огонь. Кто-то отморозил пальцы на ногах, хотя температура держалась на уровне одного-двух градусов ниже нуля. Я выбросил мокрые портянки и обернул ноги разорванной надвое нательной рубашкой. Не успев надеть шинель, услышал голос капитана:

— Сидеть спокойно. Без команды не стрелять.

Мимо прошла группа немецких солдат. Смотрели друг на друга настороженно, ни они, ни мы стрелять не рискнули. Немцы выглядели такими же измотанными, тоже пробивались к своим. Молодец капитан, сумел удержать людей от бездумной стрельбы. Когда они исчезли, у молодого лейтенанта началась истерика.

— Что, испугались! — выкрикивал он. — Жаль, у меня автомата нет, я бы их перебил.

Лейтенант вскоре успокоился, даже извинялся перед остальными. Думаю, затей мы стрельбу, шансов уцелеть у нас бы не осталось. Все ранены, три-четыре винтовки, пистолеты. Капитану очень не понравилась выходка лейтенанта. Он знал, что после выхода из окружения (если выйдем!) нас обязательно допросят особисты. Лейтенант, изобразивший из себя героя, мог наболтать лишнего. Мол, начштаба запретил вступать в бой с фашистами, струсил. Хотя это был бы не бой, а чистое самоубийство. Остальные в нашей группе предупредили лейтенанта: