Были люди, которые говорили, что такое вмешательство может к чему угодно привести, от землетрясений по всему миру, до разлома Евразии, поскольку ничего мы толком не знаем, насколько прочна и устойчива евразийская плита. Но поскольку заправляли там совсем другие люди, то они потихоньку и продвигали этот суперпроект к свершению. Очень большие люди участвовали и поддерживали это безумие. Наверное, и устроили бы великое землешатание с криками о новой победе советской науки, не будь той кольской скважины.

Иногда вполне, вроде бы, образованные люди выделывают удивительные номера под влиянием своей уверенности в своей образованности. Один из моих бывших родственников, прикладной математик по основной специальности и связист дальней связи по полученной на военной кафедре, так объяснял, почему выбивает пробки, когда включается утюг: «Это потому, что здесь несимметричная проводка, а потому нагрузка на правый провод существенно выше, чем на тот, что идет от левой пробки. Всегда выбивает правую пробку.» Он же поразил меня тем, что, когда ему потребовалось вбить большой гвоздь в толстую дубовую доску, которая была внутри перегородки от ванны, он достал дрель и стал сверлить дырку в доске. На вопрос «Зачем?» ответствовал: «Я туда забью деревянную пробку, а туда уже гвоздь.» Впрочем, подобные познания в технике имеются у многих светлых голов. Например, очень большое число граждан затягивают гайки на болтах до своей посинелости. И когда болт имеет диаметр не слишком большой, а дурь существенно больше, то обнаруживают в какой-то момент, что гайка у них начала крутиться совершенно свободно, а резьба стесалась. Но это все домашние умельцы, у которых обычно ничего более серьезного, чем падение полки, в результате их рвения не происходит. Однако имеются не менее умные и не менее соображалистые инженеры, которые знают как наиболее просто обеспечить безопасность работы какого-либо простого технического объекта. Все годы советской власти существовала контора под названием «Котлонадзор». Она и сейчас существует, естественно. Унылое название, унылый объект надзора. Вообще, как-то несерьезно: «Котлы — ведра — кастрюли, чиню — паяю — задаром починяю!» На самом деле большинство населения даже не подозревает, какая это страшная штука паровой котел высокого давления. Особенно когда такая штука торчит практически посреди города на каком-либо заводишке. Если бы окружающее население хоть догадывалось, что с ним будет, если котел рванет потому, что некий дядя Вася сделает что-либо не так или появится на котле усталостная трещина, которую вовремя не обнаружат. Конечно, не Чернобыль, однако же тем, кто живет в радиусе километр-два будет потом все равно абсолютно всё. Паровой котел — это очень мощная бомба. В СССР, как и во всем мире, регулярно взрывались паровые котлы, потому что есть вещи, которые можно проконтроливать наверняка, но разрушение котла прогнозируется лишь в вероятностной манере. И тебе легче, когда теория утверждала, что вероятность разрушения одна миллионная или и того меньше, а ты уже предъявляешь свои проездные права в рай апостолу Петру? Товарищ мой, когда учился на турбинном отделении политеха, побывал на практике на Украине около паровой теплостанции, где у турбины выломался кусок лопатки почему-то, без каких-либо явных причин. Приличных размеров кусок нашли километра через два, где он пробил несущую стену железобетонного здания. Остальные лопатки турбины дальше разлетелись во все стороны, попав заодно и в котел с перегретым паром. После чего раздался большой Бумм. Не помню, какое уж там было давление — атмосфер двести, наверное, и какой диаметр… Но в результате взрыва котла в радиусе семисот метров не осталось ни одного строения. А дальше они остались в различной стадии разрушения очень далеко. И людей на полтора километра в округе никого не осталось. Правда, там немного жило, потому что существовали определенные нормы на строительство вблизи опасных объектов. Вот все такие котлы и контролировали специалисты контор с прозаическим названием «Котлонадзор». Паровой котел, в принципе, простая штука. Это две полусферы с бортиками (которые называются фланцами), внутри которых проделаны отверстия для болтов. Между бортиками помещается прокладка для обеспечения герметичности, а бортики стягиваются болтами. В результате чего получается штука, которая называется фланцевым соединением. Такие же можно увидеть на больших трубопроводах в месте соединения труб, когда соединение производится без сварки. Конечно, там внутри еще кое-что имеется, но с точки зрения прочности и надежности важна именно эта часть — шаровая оболочка с соединением. Чтобы избежать дури неумеренно усердного дяди Васи, который будет завинчивать гайки на болтах-шпильках, это делается специальными гаечными ключами, существенно побольше автомобильных, которые называются тензометрическими: здесь, когда момент начинает превышать определенное значение, захватывающая часть ключа начинает прокручиваться. Словом, имеется защита от дурака. А когда завинтят, то производят испытания по определенной программе, а самые разные граждане ставят свои подписи на куче протоколов. И случись что, начинают потом разыскивать виноватых и правых. Потому что каждый взрыв — это человеческие жертвы плюс материальные. Известен технический анекдот, котрый многократно перекраивался в разных вариантах под различных технических гениев. Вроде бы первоначальной версией была версия о случае с Тимошенко, который эмигрировал в революцию в США и стал там знаменитым инженером-профессором, книги которого знают, наверное, все кто имеет хоть какое-то отношение к машиностроению. Рассказ очень напоминает анекдот, которым, возможно, он и был. Но суть происходящего ухватывает. На одном американском заводе из парового котла стал доноситься какой-то стук. Что за стук — непонятно. Остановка котла чревата большими убытками. Пригласили специалиста, чтобы он определил, опасны эти стуки и нельзя ли от них избавиться. Заранее была обговорена сумма за успешную консультацию — 10 тысяч долларов. Консультантом оказался Тимошенко. Он походил вокруг котла, послушал и попросил рабочего с кувалдой. После чего нарисовал крестик на котле и сказал рабочему шарахнуть по крестику кувалдой. И стук прекратился. После чего Тимошенко попросил принести его десять тысяч. ««Позвольте, — сказали ему, — но нам же надо отчитаться как-то перед акционерами. Мы что, напишем: поставил крестик — 10000 долларов? Напишите, пожалуйста, за что мы вам заплатили.» Тимошенко взял листок бумаги и составил смету работ 1. Крестик мелом — 1 доллар. 2. За то, что знал, куда его поставить — 9999 долларов. Защита от дурака — это главный принцип проектирования любой опасной техники. Но всего предусмотреть невозможно. И вот в начальные годы перестройки, когда система контроля дышала на ладан, на одном заводике поставили паровой котел. Поставили, завинтили, а комиссия по испытаниям и приемке все никак не идет. И тут мудрый главный инженер говорит: «А что там проверять-то? Дурное дело нехитрое. Значит так, ребята. Котел у нас на триста атмосфер. Давайте доведем давление осторожненько до шестисот атмосфер и пусть постоит часок-другой. Ничего не случится, так и запустим завтра.» Товарищ мой, который присутствовал при этом, начал доказывать, как это опасно. Но на то он и главный инженер, чтобы быть главным. А товарищ мой, понаблюдав как это давление увеличивалось и как ничего не произошло, пошел стучать-звонить в этот самый «Котлонадзор», сотрудники которого прикатили тут же через час, хотя их рабочий день уже кончился. И спас он тем самым массу людей, включая умного, хозяйственного и решительного главного инженера. Потому что, подняв давление вдвое выше рабочего, главинж распорядился дать такую нагрузку на болты-шпильки, что их материал попал в область деформаций, которая называется пластической. Это когда при постоянном натяжении сталь медленно «течет», не так, как вода, медленно, но течет. А дальше только вероятностный вопрос времени, когда произойдет взрыв, может через месяц, а может и завтра.

вспомнил свою эпопею пятого курса мехмата. Ректор у нас был в то время Юрий Андреевич Жданов, о котором разные люди имеют разное мнение. Но я вот, к примеру, один имею несколько разных мнений о нем. Все зависит от того, о чем пойдет речь.

Так вот, вдруг Юрию Андреевичу почему-то показалось, что выпускник университета обязан грамотно писать. И где-то в ноябре, сразу после производственной практики на орденоносном Ростсельмаше, после которой я верил всему самому кошмарному, что только ни говорили о нашем производстве впоследствии, нам вдруг заявили, что придется нам, голубчикам, сдать зачет по русскому языку. То бишь написать миленький диктант. А до того послушать курс грамматики. А ежели кто зачет не сдаст, то все, хана: к диплому допущен не будет. Что приказ этот подписан Ждановым, окончательный и обжалованию не подлежит.

На занятия по грамматике ходили мы с пятого на десятое. Пока не приплыли к диктанту, который писался всем курсом вместе, человек сто. Диктовала нам русичка, очень тщательно проговаривая буквы, да так, что все удвоенные «н» были хорошо слышны. Хотя я и понимаю, что все внутри нее бурлило и клокотало, поскольку на занятия к ней приходило редко-редко больше пяти человек. Однако это не помогло, поскольку текст был взят откуда-то из «Войны и мира», на три или четыре рукописных странички. И, как это принято у Толстого, состоял из пары предложений. Я не очень уверен, что и профессиональный русист смог бы расставить все запятые именно так, как это было в тексте. Сколько я помню, я понаставил кучу лишних запятых.

Преподавательница наша совершила подвиг, проверив диктант дня за три. А результаты диктанта объявлял декан. Выглядело это так: «Уважаемые товарищи студенты! Вынужден вас огорчить, но из вашего тяжелого состязания с русским языком выбыли следующие четыре человека.» И зачитал список получивших трояк. Я вздохнул с облегчением, услышав свою фамилию. «А остальные, — продолжил декан, — вышли в четвертьфинал.» Когда я поинтересовался, каковы были результаты на филфаке с тем же диктантом, то выяснилось, что там его написала треть, а две трети тоже не осилили. Видимо, это вызвало большой переполох в ректорате, потому что таких результатов никто не ожидал. И текст для следующего диктанта взяли уже существенно попроще, из Чехова. На этот раз филфаковцы написали почти все на положительную отметку, а на нашем мехмате список выбывших из игры расширился человек на 20. Однако же не допустить к диплому готового выпускника только из-за того, что он пишет «огурцы» — этого никто бы не понял в министерстве. А потому была дана команда закрыть глаза на все. Мехматовцы, которые хорошо знали, что среди предыдущих 20 написавших были 10 филфаковок, писавших за своих знакомых, на сей раз превзошли самих себя: в аудитории на последнем диктанте сидела половина филфака. А тем, кто писал сам, те же филфаковки достаточно громко сообщали о каждой запятой и каждой возможной ошибке. И тут уж все получили положительные оценки.

Все дальнейшие годы, сколько мне приходилось рецензировать дипломных работ на мехмате, я всегда удивлялся, что уровень грамотности все падал и падал с каждым годом. Хотя мне казалось еще в студенчестве, что до края уже давно дошли.

Сестрица моя двоюродная рассказывала о времени, когда она наезжала как студентка-заочница в Москву. Хозяйка квартиры, у которой она всегда останавливалась, однажды пригласила ее на службу в какой-то центральный собор. И поскольку было интересно, то и пошла она вместе с хозяйкой в воскресенье. Народу — не провернешься. Через некоторое время стали передавать свечки с наказом поставить у какой-либо определенной иконы. Все было нормально, пока не передали свечку к иконе с очень странным названием. Сестрица говорила, что передают и бормочут что-то напоминающее «кислых щей». «Тут, — говорит она, — я сую дальше эту свечку и повторяю: «Кислых щей». И поплыла свечка дальше куда-то. А потом вторая с теми щами, потом третья. И все куда-то доставляются по магическому заклинанию о щах.» «Тут я, — говорит она, — спрашиваю свою хозяйку, что это за кислые щи. А та понять не может. Ну вот, вот, опять, послушай, тетя Клава, что это за щи такие! Та прислушалась и как давай смеяться, зажимая рот. Оказывается, Святых мощей это икона была. Обе мы заливаемся, остановиться не можем. Пришлось выйти со службы.»

Но на службу она-таки попала в другой раз все с той же тетей Клавой. И службу вел Патриарх. «И вот, — говорит эта убежденная атеистка и комсомолка, — все вдруг бух — и на колени. А что же я, буду еще, понимаешь, на колени бухаться? У меня чулки были капроновые — рвались в два счета. Все на коленях, а стоим только мы двое, Патриарх да я. И стою я очень недалеко от него. Так что он на меня уставился и смотрит. А я на него. И краснею как рак, но стою на своих двоих. И тут Патриарх усмехнулся, посмотрев на мои выпученные глаза и краску, и продолжил. А я больше походов в церковь не делала долгое время.»

Еще одна ее же церковная история. Со своей мамашей, то бишь моей теткой, поехали они с экскурсионными намерениями в Литву. Только сами, безо всяких турбюро. Годы 1970е. Кто-то им сказал, что надо куда-то там доехать на автобусе, а потом пара километров — и будет чудесная интересная церквушка. А эти два километра вдоль опушки леса надо было шагать. И догоняет их телега, ну, правда, несколько более комфортабельная, чем российские телеги того времени, бричка, скорее. А на ней дедок, очень аккуратненький. Окликнул он их, спросил куда. Оказалось, что едет он в ту же самую церквушку. Так что посадил он их на телегу, и поехали, беседуя о том, о сем. А как приехали в церквушку, тут вокруг дедка хоровод начался: и ксендз, и прихожане. Ну и их как сопровождающих дедка усадили как почетных гостей в самом переди. Дедок оказался местным епископом. И приехал он провести службу. Так посмотрела моя сестрица на католическую службу вблизи. А в конце стали причащать и совать в рот облатку. «Вот еще, — говорит моя сестрица, комсомолка, патриотка и атеистка, — буду я всякую дрянь глотать. И тут дилемма у меня возникла, как сделать, чтобы не обидеть. И решила я, что в рот эту облатку возьму, а глотать не буду. Но кзендз, что совал облатки, сообразил что к чему и ничего совать мне не стал. Только руку сунул для поцелуя. Как же, стану я ему ее целовать, разбежался!»