– Зачем ты его обманул? – сурово спросил Бабкин, как только Илюшин закончил разговор. – Какие еще зацепки?!

– Никакого обмана. Зацепки действительно есть, просто мы не понимаем, как ими воспользоваться.

– Ты даешь человеку ложную надежду. Для чего?

Макар отбросил шутливый тон и сказал совершенно серьезно:

– Потому что лучше ложная надежда, чем никакой. Бабкин вздохнул, укоризненно покачал головой, но возражать не стал.

Добравшись до своей башни, я с трудом поднялся по лестнице и упал на кровать, чувствуя себя совершенно обессиленным. Кровь прилила к голове, и я испугался, что меня может хватить удар. Я был не в состоянии успокоиться, вновь и вновь переживая недавние события.

В том, что старик – умалишенный, не оставалось никаких сомнений. Конечно же, он не был моряком – должно быть, придумал это, чтобы отвязаться от досужих расспросов служанки. Но его речь, обстановка дома, крупицы золота на полу – все говорило о том, что моя первоначальная гипотеза верна: Якоб – алхимик, в руках которого оказался рецепт превращения металлов – а возможно, и камня – в золото. Какими путями попал к нему манускрипт, и не скрывались ли корни сумасшествия старика в тех временах, когда он пытался разыскать рукопись, сказать невозможно. Да мне и незачем было рыться в его черном прошлом, воспоминания о котором преследовали Якоба до сих пор.

Кем бы он ни счел меня, этот Йозеф, к счастью, вызывал у него доверие. Ему – не мне! – готов он был продать рукопись, но цена осталась неназванной, и что собирался потребовать с меня старик, я не знал.

Недолгий отдых вернул мне способность к взвешенным размышлениям. Любыми путями манускрипт должен стать моим! Я обдумал, не выкрасть ли его, но вовремя спохватился, что Молли может стать нешуточной помехой: зная о моем интересе к рукописи, она, боюсь, выдала бы меня. К тому же ремесло вора не по мне, а нанимать человека, который проделал бы за меня черную работу, я не хотел: чем меньше людей знает о манускрипте, тем выше вероятность, что в конце концов он окажется именно в моих руках.

Значит, остается лишь договариваться с упрямым стариком, не пожелавшим покамест даже сообщить цену своей бесценной книги. Говорить со мной, Эдвардом Келли, он не станет. Но как сделать так, чтобы мое следующее появление перед Якобом вновь пробудило в нем воспоминания о плотнике Йозефе?

Ответ на этот вопрос, как ни странно, нашла Молли. Когда она появилась в башне на следующее утро, я уже не сердился на нее. Приободрившись от того, что буря миновала бесследно, служанка с удвоенным рвением взялась за работу, а я между тем сообщил ей, что собираюсь нанести старику новый визит.

Разумеется, она догадалась, в чем дело. Выронила тряпку, замотала головой и стала умолять меня держаться подальше от дьявольских уловок. Но быстро поняла, что все ее увещевания ни к чему не приведут, и, утихомирившись, согласилась помочь мне.

Молли Сайрус из тех женщин, что могут говорить тысячи глупостей, но сами при этом вовсе не дуры. Я видал баб с мозгами, устроенными наоборот: уж такие умные вещи, какие они изрекали, не всякому ученому удастся придумать, но при том иначе, как полными дурами, язык не поворачивался их назвать. Стоило ей услышать про плотника, и Молли сдвинула свои черные бровки и спросила:

– А где находился господин Якоб в то время, когда говорил с вами? Уж не в кресле ли?

Я подтвердил, что именно так оно и было.

– Я замечала, что это место действует на него особенным образом: господин Якоб частенько дремлет в нем, а когда просыпается, то некоторое время словно бы живет в другом времени и беседует с другими людьми. Меня он не раз называл Анной, когда я проходила мимо него. Я думаю, господин Якоб видит призраков, но затем видения рассеиваются, и он снова зовет меня Молли, как и всегда.

Что ж, решил я, тогда все, что мне нужно – это застать Якоба в его любимом кресле и постараться вновь убедить его продать мне манускрипт. Уж в чем-чем, а в умении торговаться мне не сыщешь равных по всей Праге, можете поверить Эдварду Келли.

Обстоятельства сложились таким образом, что я оказался в доме старика лишь спустя три дня. Рудольф, чтоб ему на его королевском ложе снились дурные сны, нашел нового алхимика, пообещавшего королю очередное волшебное превращение. Трое суток я, по воле короля, наблюдал за проводимыми опытами, догадываясь, чем кончится дело. Вышло так, как я и предполагал: неудачливый алхимик отправился на виселицу, разъяренный король закрылся в своих покоях, никого не желая видеть, а перепуганный двор лизоблюдов и насмешников притих, не в силах понять, что же случилось с кротким и тихим прежде королем. Мне так и хотелось сказать им, что самый кроткий барашек рассердится, если раз за разом вместо сочной травы подсовывать ему несъедобные опилки, крашеные в зеленый цвет. А Рудольф Второй ничуть не похож на барашка.

За эти трое суток я почти ничего не ел и только пил, пил без конца обычную воду. Что творилось в моей душе, сможет понять лишь тот, кто был в шаге от своей мечты, а затем потерял ее. Напрасно я убеждал себя, что три дня задержки ничего не меняют – меня снедала тревога. По ночам снилось, что в дом Якоба забираются воры и крадут мой манускрипт – я уже считал его своим! – и я просыпался в холодном поту. Спустив ноги с кровати, я тут же представлял, что старик решил уехать, и сейчас, в эту самую минуту, повозка увозит его из города навсегда. Следы его будут утеряны, и я никогда не смогу найти его.