— Шеллен!

— Слушаю, сэр.

— Как вы?

— Порядок, сэр.

Голоса в наушниках стали звучать глуше.

— О чем они там болтают?

— Гадают, как всегда. Не могут даже предположить куда мы идем при такой облачности.

— Они хорошо нас видят?

— Временами не очень. Недавно мы на двадцать минут пропали для центральных радаров, но нас вели «Вюрцбурги» из Северного Рейна.

— Понятно. Всем стрелкам приготовиться к проверке оружия.

Через несколько минут по условному сигналу с земли около двух тысяч пулеметов южной группировки выпустили в пустоту по несколько коротких очередей, стараясь не задеть друг друга. Уже в третий раз проверялась боеспособность стрелкового оружия в условиях угрозы обледенения. Правда, если после первой такой проверки, еще над Англией, самолет, у которого отказали две турели из трех или четырех (у некоторых четвертая была подвешена под фюзеляжем), мог быть отозван на базу, то теперь, откажи они хоть все — это уже ничего не меняло.

Стрелки отрапортовали Хоксу об исправности своего оружия. Тем временем «Ланкастеры» поднялись на шестикилометровую высоту.

— Стрелок Шеллен командиру!

— В чем дело, Алекс?

— Вижу инверсионный след.

— Я тоже вижу у передних. Пока не опасно. Надеюсь, внизу мы от него избавимся.

Белый инверсионный след позади самолета, если он был достаточно широким и плотным, мог неплохо укрыть вражеский истребитель. Было много случаев, когда хвостовой стрелок замечал противника слишком поздно.

— Командир, это штурман!

— Слушаю, Фаррел.

— Приступаю к сбросу фольги.

— Понял.

Через специальное окно штурманского отсека за борт с интервалом в несколько минут полетели небольшие пачки дипольных отражателей по две тысячи штук в каждой. Вес такой пачки равнялся 765 граммам. Когда скрепляющая диполи резинка лопалась и полоски окрашенной в черный цвет металлизированной бумаги порхали небольшим, но еще компактным облачком, они идентифицировались на экранах немецких радаров как четырехмоторные бомбардировщики. Когда же тысячи таких стай размывались в воздушных потоках, сливаясь в одну сплошную завесу, тарелки «Вюрцбургов» забивали свои экраны множеством светящихся точек, разобрать среди которых реальные цели не представлялось возможным.

— Сэр, а вы знаете, как боши называют наши бумажки?

— Знаю, «кислой капустой». Фаррел!

— Да, сэр!

— Как у тебя с навигацией? Ты поймал лучи?

Хокс имел в виду навигационные лучи, позволявшие определять точные координаты самолета.

— Да. Подходим к Бонну.

— А точнее?

— Миль тридцать западнее.

— О'кей, все верно.

Минут двадцать назад группа начала поворот вправо на тридцать градусов, совершая ложную атаку Бонна.

— Мне кажется, я слышу, как там воют сирены, сэр, — вставил второй пилот.

— Сирены сейчас воют в доброй сотне нацистских городов.

Несмотря на усиливающийся холод и все более затекающие конечности, настроение большей части экипажа улучшилось. Двигатели работали исправно, количество топлива, а значит, и избыточный вес заметно уменьшились. За первый час полета они выработали четыреста галлонов бензина из баков № 1, расположенных в крыльях между ближними моттогондолами и фюзеляжем. Возвращаясь на свое место, Алекс ощутил вибрацию от топливных насосов, перекачивающих содержимое первого дополнительного танка в баки № 1. Поскрипывание стрингеров и лонжеронов теперь уже не внушало опасений. Осталось сбросить четыре тонны бомб и налегке лечь на обратный курс. Глядишь, часам к четырем по Гринвичу окажешься в своей кровати. Только бы расчет топлива, выполненный штабистами из отдела планирования с учетом погоды и дальности, оказался верным. А еще лучше — с небольшой ошибкой в сторону плюса. Все хорошо помнили, как в декабре при очередной атаке Берлина РАФ [4] потеряли двадцать пять «Ланкастеров», а из-за неправильного расчета топлива еще тридцать машин упали в Северное море на обратном пути. Хорошо, что сегодня обратный маршрут позволит им в случае необходимости совершить посадку во Франции или Бельгии.

Настроение же Алекса, напротив, становилось только хуже. Отцу он конечно же ничего не скажет, но ведь не в этом дело. Сейчас ему оставалось одно — уповать на стихию, которая все-таки сорвет сегодняшние планы сэра Харриса.

В это время в Деберице, недалеко от Берлина, в подземном штабе 1-й дивизии истребительной авиации несколько девушек из женского вспомогательного корпуса люфтваффе, взобравшись на стремянки, приклеивали к огромному вертикальному экрану из матового стекла контуры маленьких, вырезанных из плотного картона самолетиков. Стекло, разрисованное множеством цветных линий и испещренное всевозможными надписями, представляло собой карту Германии, на которой каждую минуту, и днем и ночью, отображалась оперативная обстановка воздушной войны. Девушки в сизо-синих жакетах с петлицами, но без погон находились по одну сторону этой карты, штабное начальство и весь остальной персонал — по другую. Здесь, в просторном зале, спроектированном по типу лекционного амфитеатра, за тремя рядами столов, уставленных телефонами, сидели операторы наведения; вдоль задней стены и в отдельных кабинах располагались радисты, включая отделение фельдъегерской связи. Они поддерживали постоянный контакт со своими коллегами в штабе верховного командования люфтваффе в Берлине, в замке Геринга Каренхалле, а также в штабах четырех других истребительных дивизий в Арнеме, Штаде, Меце и Шлайссхайме. Отдельные каналы связи предназначались для станций дальнего обнаружения «Фрея», пунктов радиоперехвата и метеорологических служб, спасательных служб, служб оповещения, директоров крупных авиационных заводов, а также высших партийных руководителей гау.

С утра до вечера и с вечера до утра здесь царила сдержанная сутолока. Когда плотные тучи, несущие снег или дождь, накрывали Германию, на стеклянной карте почти не было вражеских самолетов. Исключение могли составлять отдельные высотные разведчики или объекты сомнительной природы, как, например, плотная стая птиц. В последнем случае на соответствующее место карты прикрепляли крестик из красного картона. В такие дни и ночи многочисленный персонал штаба мог немного расслабиться. Несколько десятков маленьких комнат отдыха находилось здесь же, под двадцатиметровой толщей земли и бетона, а более комфортные условия — в гостинице, расположенной наверху в уютном лесном массиве, защищенном двумя батареями зенитных пушек. Когда же где-либо в Германии немцы могли видеть солнце или звезды, из картонных коробочек извлекались белые, желтые или оранжевые самолетики, и проворные женские пальчики с аккуратным маникюром, но без малейших признаков лака, под руководством внимательной оберфюрерины наклеивали их, начиная с левой верхней части карты, где жирными контурами были очерчены береговые линии Британии, Франции и Бельгии. Правда, в последнее время, когда все бельгийское побережье с некогда мощной линией радарной обороны уже находилось в руках противника, низколетящие бомбардировщики засекались значительно позже, и, соответственно, их картонные аналоги начинали появляться на матовом стекле только у западных границ рейха. Самолетики постепенно вытягивались змейками вправо, начиная свое медленное движение в направлении на восток. Таких змеек могло быть две, три или больше. Некоторые потом исчезали, другие удлинялись и меняли цвет в зависимости от степени опасности. Рядом наклеивались большие белые цифры, означавшие предполагаемое число самолетов в каждой группе.

В такие часы обстановка в аналитическом зале резко накалялась. Народу прибывало втрое. Стрекот телетайпов и дребезжание телефонов смешивались с гулом голосов и топотом ног. Из разных точек страны с сотен локаторов, на девяносто процентов обслуживаемых все теми же женщинами из вспомогательного корпуса, поступали данные. Постепенно в дело вступали и британские говоруны из Кингстауна. Они быстро распознавали новые пароли и часто сообщали правдивые данные о координатах и направлении движения ударных групп, с тем чтобы войдя в доверие, сбить противника с толку в ответственный момент. Чтобы разобраться в этом потоке правдивой, ошибочной и заведомо ложной информации, необходимо было иметь крепкие нервы и большой опыт. Командование требовало правильных решений. Проще всего было объявлять тревогу в максимальном количестве городов, но при этом останавливалось производство вооружения, парализовывался транспорт, в конце концов, люди просто не высыпались ночью, напрасно проведя ее в бомбоубежище, и шли наутро далеко не с тем настроем на трудовой подвиг, которого от них требовали фюрер, Геббельс и Альберт Шпеер.