«Настоящим волкомнезам удостоверяет подписью с приложением рабоче-крестьянской печати и разрешает своему члену Олексе Тягнырядно торговать на Херсонском рынке своей живностью, або и сменять таковую, на соль».

— Значит, бедняк? — спросил матрос, пряча удостоверение в карман бушлата.

Крестьянин, утвердительно кивнув головой, постучал по карману моряка кнутовищем:

— Зачем казенную бумагу ховаешь?

— Уток или гусей везешь?

— Да уж там, что ни есть, все наше, — нетерпеливо ответил Тягнырядно. — Вот тебе, защитничек наш, подарочек из деревни, шматок сала да кусок хлеба. А уж чего другого, звиняй, сам раздобудешь. Ты, я вижу, человек с хорошим нюхом.

Порыв ветра бросил в лицо Китика последние слова крестьянина вместе с перегаром самогона. На матроса безбоязненно уставились темные глаза хозяина. Возница в самом деле держал в вытянутой руке заранее приготовленный тугой сверточек.

— Соли нема, за солью поехали хуторяне, — толковал свое возница.

Моряк узелок оттолкнул.

— Дозволь, папаша, прикурить под твоим брезентом.

Не дожидаясь ответа, матрос нырнул под серое покрывало и, не успев нажать кнопку своего фонаря, почувствовал, как в него уперлось что-то острое. Он схватился обеими руками за это острое и с облегчением, догадался, что это бычьи рога. «Вот они, бедняки!» — пронеслось в голове. Он нащупал замерзшие мясные туши. И тут ему вспомнились слова начальника госпиталя: «Десятками умирают от голода...»

— Товарищ матрос, солому не подпали, — зарокотал над его ухом нагловатый басок возницы.

Китик распрямился, отряхнул запорошенный соломой бушлат, поправил бескозырку. В это время с ними поравнялись еще одни сани, тоже нагруженные горкой. Второй возница слез, стал рядом с Китиком.

— Говорите, крестьянская беднота, без сольцы плоховато?

— Надо бы хуже, да некуда, — закивали бородами мужики.

— Погоняйте вон на тот высокий дом, там знакомый кок живет, у него сольцы и разживемся... А то гляди, еще на ЧК нарветесь.

— Спасибо, матрос, — затараторил Тягнырядно. — Мы ведь свое, на рынок, честь по чести...

— Да вы что, постановления не читали: две-три утки иль барашка меняй без опасенья. А у вас, гляди, по полному возу. Скажут: спекулянты...

С этими словами матрос вскочил на передние сани и, взяв вожжи в свои руки, хлестнул лошадей.

Ворота госпиталя оказались полуоткрытыми, и обе санные упряжки вскоре беспрепятственно очутились во дворе, за каменной оградой.

— Пропуск! Что это вы претесь прямо во двор! — завопил часовой, отлучившийся по нужде.

— Не шуми попусту, — сказал Китик часовому. — Посматривай лучше за санями. А вы, мужички, лошадкам подбросьте сенца, берите мешки и — за мной. Чай не в подол соль-то будем нагребать.

Бородачи натянули на лошадиные морды торбы с овсом и, вполголоса толкуя о чем-то меж собою, то и дело оглядываясь, двинулись за Китиком.

Вся эта процессия поднялась на второй этаж. Зашли в знакомую Китику комнату с едким лекарственным запахом.

— Прошу любить и жаловать: крестьяне из района, за солью. В большой нужде по этой части.

— Не от хорошей жизни ехали, товарищ доктор, — протянули мужики, прощупывая колючими взглядами изумленного Дар югу.

— Я присоединяюсь к их просьбе, — сказал Китик, — и прошу вас помочь бедноте.

— Чем?! — вспылил Дарюга. — Двухдневным запасом сельдей?

— Да... И солью. А сейчас, доктор, вызовите, пожалуйста, заведующего хозяйством. Меняем живность на соль. Так, мужики, я вас понял?

— Вроде так, товарищ матрос...

— Ну вот и угодили друг другу, — весело заключил Китик.

Мужики недобро переглянулись.

Доктор вышел из-за стола, хотел что-то горячо возразить, но Китик взял его под руку, отвел в сторону: «Вы ведь сами несколько минут назад упрекали меня в нерешительности. Так не мешайте же, наберитесь терпенья».

— Согласен! — громко объявил Китик. — Начальник согласен помочь вам и солью, и селедкой.

Китик быстро подошел к столу. Обнаружив там чистый клочок бумаги, подозвал хуторян поближе. Затем взял ручку, ткнул перо в пузырек с чернилами и вложил в растопыренные пальцы Тягнырядно. Тот неуклюже взял ручку, посмотрел, на нее, потом на блестящую бескозырку матроса, весь съежился в предчувствии беды.

— Та що вы, товарищ матрос, та мы же люди темные, грамоты не учились... — И положил ручку обратно на стол.

Китик начал писать, сам оглашая каждое слово, часто спрашивая:

— Мы, крестьяне-бедняки... — так я пишу?

Крестьяне закивали головами.

— Волости, кажись, Большой Александровки...

— Большой Александровки, — поддакивали приезжие.

— Той же деревни... по нужде и доброй воле... меняем на соль и селедку живность и хлеб, в чем и подписываемся.

Китик поставил жирную точку и положил бумагу перед крестьянами.