И все-таки нужно было говорить. Когда наконец мне это удалось, я сам удивился, как ровно звучит мой голос и как связно ложатся фразы. Как будто мною завладел всезнающий беспристрастный рассказчик, который делает объявления для широкой публики.

— Я не знаю, что сказать, Ди. Я не знаю, чего ты от меня хочешь.

А потом, внезапно, я понял, что надо сказать, и слова засверкали в голове, стремясь вырваться наружу: «Ты сделала мне больно. Чертовски больно. Ты стоишь, держишь меня за руку, а я умираю. Ты просто меня используешь? Разве я для тебя так мало значу? Я нужен просто, чтобы заполнять пустоты, да?»

Я молчал.

Правда, Ди смотрела на меня так, будто все слышала, и я даже напрягся, вспоминая, не говорил ли я вслух. Она отвернулась, посмотрела на пустой тротуар, потом на собственные ноги, словно черпая храбрость от потрепанных ботинок «Док Мартенс».

— Я хотела тебе сказать, что он мне очень нравился. Люк.

— Очень нравился, — повторил я тусклым недоверчивым голосом, даже не пытаясь изменить интонацию.

— Ну хорошо. Я любила его. Я не хотела тебе говорить. Чувствовала себя виноватой, хотя мы просто друзья. — Ди долго колебалась; я не стал ей помогать. — Мне очень тяжело с тех пор, как он… ушел. Я знаю, что никогда больше его не увижу, и знаю, что нужно его забыть. Я чувствую себя так, будто я выбираюсь из огромной ямы и хватаюсь за что угодно… Я схватилась за тебя, хотя не должна была этого делать.

Она подняла глаза, уже плача, и я понял, что, как всегда, сделаю все, что она попросит.

— Пожалуйста, Джеймс. У меня в голове сейчас полная неразбериха. Ты — мой самый-самый лучший друг, я боюсь потерять и тебя тоже.

— Не знаю, смогу ли я, — произнес я.

Говорить правду было приятно.

Через мгновение до нее дошло. Она закрыла лицо рукой и горько разрыдалась, как плачут люди, которые доведены до того, что им просто плевать, кто видит их слезы.

Я не мог на это смотреть.

Я взял ее за плечо и притянул к себе. Я обнял ее, почувствовал знакомый свежий запах ее шампуня, и он, как машина времени, перенес меня в бесчисленное количество других объятий, в те долгие годы, когда еще не было Люка, когда ей нужен был только я. Склонив голову, я наблюдал за отражением нашего объятия в витрине. «Пожалуйста, не думай о нем сейчас».

— Я не думаю, — прошептала Ди и уткнулась лицом мне в плечо, заливая мою футболку слезами.

Я не знал, помогаю ли я Ди выбраться из ямы или она тянет меня за собой на дно.

— Да, я сумасшедшая, — тихо сказала она. — Только не бросай меня, Джеймс, ладно? Пусть после лета пройдет побольше времени, и, может быть, мы попробуем еще раз. И все получится.

Трудно было понять, имеет ли она в виду дружбу, или еще один поцелуй, или просто возможность дышать. Я вообще ничего не понимал — все силы уходили на то, чтобы ей поверить. Я обнимал ее, прижимая руку к ее волосам и преисполняясь уверенности, что она снова причинит мне боль.

Вспоминая тот день, я думаю о том, что можно было предпринять, чтобы Элеонор не поняла суть моих чувств к Джеймсу. Воображаю, как бы я могла сделать так, что она меня вообще не увидела бы. Или уж если не было возможности спрятаться, по крайней мере, я должна была найти способ скрыть то, что между нами происходило.

Джеймс сидел вместе с круглолицым на остановке. Дурочка Ди вернулась в школу — утомилась, мучая Джеймса, и теперь хотела прилечь. Оказалось, что круглолицый умеет показывать фокусы; он развлекался тем, что заставлял скрепки появляться и исчезать у него в руках. Я легко рассмотрела его приемчики, но, должна признать, он был неплох: показывал фокусы непринужденно и небрежно, как будто говоря: «Ну конечно, магия существует».

Джеймс слегка иронично ему улыбался, а я чувствовала, что уже привыкла к этой улыбочке. Он улыбался, потому что знал, что магия существует, и знал, что фокусы круглолицего — не магия, но все равно не мог это доказать, и такая двойственность ему нравилась.

Я сидела на траве недалеко от них, на таком расстоянии, чтобы Джеймс не чувствовал моего присутствия, однако достаточно близко, чтобы слышать их разговор. Джеймс, как обычно, излучал яростное золотое сияние, и впервые за много месяцев я почувствовала голод.

Именно тогда я осознала, что сделку надо заключить до Хеллоуина, иначе мне будет плохо.

И еще именно тогда я осознала, что не хочу отбирать у Джеймса ни года жизни, даже если он вдруг согласится.

У меня закружилась голова.