Дон Хосе. Мне надо идти. Я скоро приду вас навестить.

Донья Агустина (удерживает его). Дон Хосе! Еще минутку... Дайте мне поцеловать ее в последний раз... Один поцелуй — и она уйдет.

Дон Хосе. Она уехала в монастырь.

Донья Агустина (не отпускает его). Оставить ее здесь одну... и умереть, не сказав «прощай»! Милосердный боже!

Дон Хосе (в сторону). Ужасное зрелище! (Громко.) Пустите, мне пора.

Донья Агустина. Умоляю!.. Ах! Зачем кинжал?

Дон Хосе. Это — мое оружие. Вы знаете, я всегда ношу его с собой.

Донья Агустина. Бросьте его... он весь в крови... Дон Хосе!.. Пожалейте ее! Ах, ваш кинжал...

Дон Хосе (вырывает у нее из рук край плаща и подходит к духовнику и Муньосу). У нее бред. Она безнадежна.

Донья Агустина. Каталина!.. Дочь моя!.. О, уберите кинжал! Кровь... кинжалы... Спасите! Спасите!

Дон Хосе (в сторону). Ох, уж этот проклятый Муньос! Какая ужасная агония!

Муньос (дону Хосе, тихо). Хотите, вытащу подушку — и дело с концом?

Дон Хосе. Нет, дайте ей умереть спокойно. (Духовнику.) Оставляю ее на ваше попечение.

Духовник (подносит донье Агустине распятие). Сударыня! Посмотрите на того, кто так страдал за нас. Что ваши муки в сравнении со страстями Иисуса Христа?

Донья Агустина. Уберите кинжал!

Муньос. Она распятие принимает за кинжал. И то и другое блестит!

Духовник. Сударыня!..

Донья Агустина. Пощадите! Пощадите!

Духовник. Помыслите...

Муньос. Да не мучайте вы ее! Она исповедовалась, готова отплыть в иной мир, чего вам еще надо?

Духовник. Глаза неподвижны, вся помертвела.

Муньос. Еще хрипит... все вспоминает про кинжал.

Донья Агустина. Иисусе! (Умирает.)

Муньос. Судорога... Так! Еще! Теперь конец. Да, пульса нет. Снялась с якоря.

Духовник. Господи! Дух ее с миром приими! (В сторону.) Какие ужасы довелось мне видеть в этом доме!

Дон Хосе (один). Не нужно было этого делать... Мне стало ее жалко... Она не мешала... Не люблю смотреть на страдания слабого существа... Лучше было бы... Что сделано, то сделано. Не будем об этом думать... Мужчина никогда не должен раскаиваться... Одной женщиной меньше в этом мире, только и всего! А Каталина... Между моими пылкими желаниями и их исполнением преграды быть не должно... Любя Каталину, я преступен, но несчастен; обладая ею, я преступен, но счастлив... И я еще колеблюсь!.. Не могу понять, что со мной... Трус! Со дня на день откладывать свой замысел... А что если, правда, голос крови сотворит чудо?.. Мне сорок шесть лет... (с горьким смехом.) Говорят, некоторые святые... Э, когда нужно, я сумею выпить тот адский напиток, что приготовлен для нее... А если она умрет раньше... Ну что ж, зато я был счастлив. Да... я хочу вкусить бесовского счастья. Больше мне на земле ничего не нужно.

Муньос. Ваша светлость!

Дон Хосе. Что случилось, Муньос? Почему у тебя такой растерянный вид?

Муньос. Ваша светлость мне не поверила, когда я говорил, что эта индейская сволочь (тысячу чертей ей в зубы!) сыграет с вами скверную штуку. Пригнали бы вы десятка два таких молодцов, как я, мы б еще могли выпутаться, но ваши негры!.. Мерзавцы! Ни копьем, ни пищалью владеть не умеют.

Дон Хосе. Да что такое? Что натворили индейцы?

Муньос. Черт возьми, ваша светлость! Поднимитесь на башню — увидите, что они наделали. Более двух сотен на расстоянии двух выстрелов от ворот. А хуже всего, что я видел среди них человек двадцать белых, которых привел, конечно, дон Алонсо.

Дон Хосе (сам с собой). Вчера мне исполнилось сорок шесть лет. Пришел мой час.

Муньос. Настоящий боковой шквал — надо крепко держаться. Какой будет приказ?

Дон Хосе. Ты говоришь, их только двести?

Муньос. Вполне достаточно, чтобы всем, сколько нас ни есть, снести голову, клянусь потрохами папы! Знаете, как индейцы сносят голову честному испанцу? Кладут ногу ему на живот, одной рукой держат за волосы. Два удара мачете [17] — и голова остается в руке.

Дон Хосе (рассеянно). Вооружи негров.

Муньос. Я не ждал приказа вашей светлости. Да негодяев ровно пришиб кто. Бледность сквозь черную кожу проступает. Были б у меня сейчас хоть два фальконета на защиту ворот!.. Хотя бы та плохонькая пушка, которую мы бросили в море во время знаменитой бури, что слизнула «Момбар».