Шрифт:
— Ах, чудак вы! — говорила она, отирая слёзы; добрые глаза её смотрели грустно.
Дрожащей рукой он наливал чай, говоря с тихой радостью:
— Дикий, — тут все — дикие… а я, видно, особенно, — живу один и…
Между бровей её легла складка.
— Чай буду разливать я, а вы — читайте! — деловито сказала она. Матвей заметил перемену в лице и голосе её, встал с места — сапоги неестественно заскрипели. Сердце его облилось горечью, он опустил глаза:
— Да и глуп я!
— Это — почему? — не вдруг и негромко осведомилась женщина.
— А вот — хотел как лучше, как больше чести вам, и вышло — смешно только…
Резким движением руки расстегнул две пуговицы ворота рубахи, сел с боку стола и открыл тетрадку.
— Ну — читайте, — успокоительно сказала постоялка, — читайте!
Он кашлянул, глухим голосом прочитал кантату о богине Венус и взглянул на гостью, — она улыбалась, говоря:
— Стихи — допотопные, а читаете вы мрачно очень!
— Как умею, не обессудьте…
Но она настойчиво повторила:
— Вы читайте просто, как говорите, это лучше будет…
Ему казалось, что тут две женщины: одна хорошая и милая, с нею легко и приятно, а другая — любит насмехаться и командовать.
— Вот ещё стихи:
Ты, смертный, пробудись и будь полезен свету, Да вера и дела усовершат тебя. Ах, дорог миг, спеши ты к своему предмету И к смерти приготовь себя.— Весёленькие стишки! — лениво сказала женщина.
Кожемякин вздохнул, продолжая:
Ты смеешь умствовать, когда век заблуждаться Высокого ума есть в мире сём удел, К трудам родимся мы, а в неге наслаждаться Есть — счастия предел.— Откуда вы взяли такую премудрость? — спросила она, пожав плечами.
Он неохотно объяснил:
— Приборы медные на окна покупал, так в эти стихи шпингалет был завёрнут…
— Что же вам тут нравится?
— Слова значительные, — ответил он обиженно. — Здесь эдакие слова кто скажет?
— Н-ну? — воскликнула она, усмехаясь. — Эдакими словами себя не — как это? не усовершишь!
«Не буду я коромыслом выгибаться перед тобой!» — подумал Матвей и, перекинув сразу несколько страниц, тем же глухим, ворчащим голосом, медленно произнося слова, начал:
— «75-го году, Мая 21-го дня.
Третьего дня Петухова горка, почитай, сплошь выгорела, девятнадцать домов слизал огонь. Прошёл слух, будто сапожник Сетунов, который дразнил меня, бывало, по злобе на соседей поджёг, однако не верю этому. Утром вчера пымали его на своём пепелище, когда он вьюшки печные вырывал, свели в пожарную, а в ночь — умер».
— Били? — тихонько спросила гостья.
— Не знаю. Поди-ка — били! — не глядя на неё, ответил летописец. — У нас это дёшево.
— А чем он вас дразнил?
— Так, хворый он был, а я — молодой.
«Того же году, Августа 2-го дня.
Слесаря Коптева жена мышьяком отравила. С неделю перед тем он ей, выпивши будучи, щёку до уха разодрал, шубу изрубил топором и сарафан, материно наследство, штофный [12] . Вели её в тюрьму, а она, будучи вроде как без ума, выйдя на базар, сорвала с себя всю одёжу» — ну, тут нехорошо начинается, извините!
12
немецкая шёлковая плотная ткань, обычно с разводами. — Ред.
В комнате снова прозвучал тихий вопрос:
— Послушайте, зачем вы это записали?
— Не знаю…
Но подумав, объяснил:
— Я — выдающее записываю. Вот это интересней будет:
«Того же, Сентября 20-го дня.
У Маклаковых беда: Фёдоров дядя знахарку Тиунову непосильно зашиб. Она ему утин лечила, да по старости, а может, по пьяному делу и урони топор на поясницу ему, он, вскочив с порога, учал её за волосья трепать, да и ударил о порог затылком, голова у неё треснула, и с того она отдала душу богу. По городу о суде говорят, да Маклаковы-то богаты, а Тиуниха выпивала сильно; думать надо, что сойдёт, будто в одночасье старуха померла».
Постоялка вместе со стулом подвинулась ближе к нему, — он взглянул на неё и испугался: лицо её сморщилось, точно от боли, а глаза стали огромными и потемнели.
— Я ничего не понимаю! — странно усмехаясь, молвила она. — Что такое утин? Зачем топор?
«Ага! — подумал Кожемякин, оживляясь, — и ты не всё знаешь!»
И стал объяснять, глядя в её недоумевающее лицо:
— Это — средство такое старинное…
— Топор — средство? — спросила она. — Господи, как нелепо! А — утин?