Тетя Ира убирала со стола, готовила к чаю. Я складывал в целлофановый мешок остатки хлеба.

— Хлеба не выбрасывай — грешно. Господи, какие же люди есть безбожные, как можно полбуханки выбросить?

Достает варенье.

— Посмотри, какое варенье, как янтарное, — это золотой ранет.

— Слезы спящей красавицы, — подхватываю.

— Да, да, да, только так можно назвать... А это чья банка?

— На окне что ли? Не знаю.

— Дед, чья банка?

— Чья-то, — лукавит Кириллыч.

— Дед-то на язычок способный, когда б на деле такой был, деньги бы не переводились. Так теперь, что — на жереба бросать?

Давясь смехом, я пожелал им приятного аппетита и ушел к себе заниматься. Августовское солнце заливало комнату. Я присел спиной к окну, чтобы бросить тень на бумагу. Помогло, но не надолго. Солнце подкрадывалось со стороны, листы горели нестерпимым блеском, приходилось снова передвигать стул и забегать несколько вперед солнца с запасом тени. Стук в дверь. Не дожидаясь ответа, влетает тетя Ира:

— Купила орешков кедровых, девяносто четыре копейки, и думаю, что-то дешевые (а большие деньги, почти рубль), что-то продавец нахваливала, бери еще, бери два килограмма. Когда хвалят, знай — что-то есть. Я расщелкала, а там — один дым. Слушай, дорогая, орешки дюже хорошие, возьми их обратно, а мне деньги отдай. Ни, не хочет брать. Нет, возьми. — А мож ты отсыпала? — А я не отходила, если недостаток, то твой — сама недовесила. Мол, старушка, так ей все сплавить можно. Но я порядок знаю, как негодный товар продавать, по всем кодексам законов требую. Она как взревет. Взрыв! Не реви, ты не медведь, давай зеведущую. Она еще пуще, прямо на дыбы. А я деньги получила — и был таков.

— Так им, теть Ира. А вон и Кириллыч появился.

Кириллыч выглядывал из-за дверной занавески, иронизировал. Тетя Ира обернулась:

— С подшорки подсматривает. Не гляди: он притворится, будто старенький, а потом примолодится — эк вынырнет. Не мешай Леше, видишь, работает.

Дед что понял, что не понял, но несколько опешил от такого наскока, возразил:

— Ты мне о Леше не говори, я знаю, какая у него ухватка.

Я как-то признался ему, что не могу ни письма написать, ни в баню сходить, пока не кончу работу — он это имел в виду. Но для тети Иры секретов не было:

— Человек уликается своей работой, которую понимает, а мы с тобой — балаболки.

Кириллыч не сдается. Протягивает из-за спины брошюрку, кладет на стол — он, мол, по делу зашел. Надевает перехваченные синей изоляционной лентой очки и сосредоточенно, вслух читает на обложке мою фамилию. Шишковатый палец лежит на двух буквах. Преимущество явно на стороне деда. Тетя Ира не умеет читать. Поджала губы, смотрит выжидающе. Нет, не упустит момента утереть Кириллычу нос. Тот спрашивает меня:

— Что такое А. А.?

— Алексей Александрович, — выпаливает тетя Ира. Дед только охнул. Перехватив инициативу, она окончательно разделывается с ним:

— Вопрос, поднявши нос, ходишь тут. Алеша ученый, среднее образование кончал, али какое Леша? Верхнее? Это не кухры-мухры. Леша имеет сверхнее образование, вон университет кончал.

И уже ноль внимания на Кириллыча, перешла на сугубо светскую беседу:

— Ты профессором будешь?

— Вряд ли.

— А что, это неплохая техника — врачом, профессором. У нас сейчас новый врач — так пьет...

Кириллыч почесал плешину, потоптался.

— Ну пойдем, бабка.

Измерив его небрежным взглядом, подвела черту:

— Вспомни дядьки Ленина слова: учись, учись, учись.

Обедали вместе. Застал их, когда накрывали на стол. Шла обычная перепалка. На этот раз темой дискуссии было, какую банку грибов открывать. Стороны не замыкались на узкой проблеме, демонстрировали кругозор и эрудицию.

—... Ты б меня подматросил — давно бросил. К чему нам трехлитровую-то открывать.

— Сколько лет стоять-то ей? Давай ташши, — гаркнул дед.

Она оскорбилась: «Совсем спрокудился», — но сбегала. Идет, бубнит:

— Встретил как-то Матвей: что, твой в отпуске, а ты цветы продаешь? Зарабатываешь. Не то, что моя. Я ему: не греши на свою, она не хуже, а получше будет меня.

Кириллыч нахмурился:

— Со мной так никто не разговаривает. Так скажу, что ему говорить нечего будет.

— Погремишь, погремишь — и сядешь на старые яйца. Филолог! Ён на подхопах и ты на подхопах. Э-э, знать надо, как с людьми разговаривать.

Завидев меня, тут же призвала в союзники: