В шестидесятые годы все вокруг ощутили тягу к «современным» формам, и на помойку полетели старинная резная мебель и хрустальные люстры. Их заменили сухие геометрические стенки и тупые светильники. Однако всем казалось это красивым, мне, кстати, тоже.

Но в словах «красивая женщина» я всегда слышал нечто унизительное для той, о ком это говорилось. Казалось бы, должно быть наоборот, а вот, поди ж ты… С годами это чувство только укрепилось.

Особенно тоскливо становится, когда слышишь эти слова у пожилых.

— Внук жениться задумал, — говорит старушка приятельнице.

— А невеста красивая?

— Еще какая! Глаза карие, волосы пушистые, а фигура — залюбуешься!

— Ишь, какую отхватил. А сам-то ведь ничего особенного…

Спешу мимо, чтобы не слышать продолжения разговора. Впечатление, будто и не жили они на свете, законсервировались где-то на уровне общежитских танцулек.

Как же так? Почему старушки не говорят о характере невесты, о ее профессии, хозяйственных задатках, ее родителях, наконец? Разве в фигуре залог счастливой семьи? Любоваться глазами и ножками — удел молодых. Но эти-то прожили жизнь…

Закат красив сам по себе. Красота картины — заслуга ее автора.

Но красивый нос — случайность, прихоть природы. Здесь нечем восхищаться, как и гордиться. Мне кажется, вдумчивая натура скорее стесняется внешней привлекательности, чем кичится ею. Часто ли мы видим счастливые браки, если женщина нравится всем? Семейная гармония требует огромной душевной работы. Женщина, способная к такой работе, не останется в одиночестве. Она обычно не тяготится домашними заботами, все у нее спорится. Она умеет создать вокруг ауру сердечности и доброжелательности. Такая женщина становится красивой не внешними формами, — они уходят на задний план, — а обаянием душевной красоты.

К такой женщине тянется душа, хочется сказать ей о ее привлекательности. Но именно в этом случае слова бывают неуместны, как бы искренни они ни были. Да и нечасто попадаются в жизни такие женщины.

Мне, слава Богу, повезло, но, может быть, поэтому около двадцати лет я не говорил жене о ее внешности. Не хотелось унижать ее пустыми комплиментами.

С годами все более накапливалась в ней другая, скрытая от глаз красота. Она проявлялась в ее поведении, отношении к дому, к работе, детям и старикам. Она сквозила в ее глазах и улыбке.

Постепенно ее лицо и фигура становились для меня все более красивыми, а движения грациозными. Вероятно, они всегда такими и были, но я просыпался слишком медленно. Жене потребовалось огромное терпение, прежде чем моя сонная душа стала прозревать.

Но когда это случилось, и я все же заговорил, вдруг оказалось, что у меня не хватает слов связно рассказать о ее талантах, доброте и красоте.

От этого я грущу. Очень хочется, чтобы наши внуки и внучки, пусть даже не прямые, узнали, какая у них необыкновенная бабушка.

6 июня 1992 г.

По своей сути все препятствия — это наше время, которое литератор должен осмыслить, познать, выразить в слове. То есть препятствия — не что иное, как творческий хлеб, пища. А пища всегда кстати.

Да, препятствия болезненны, но это хлеб творчества, а хлеб даром не даётся. Литератору необходим труд, и нередко — каторжный.

Самый развращающий порок на свете — душевная лень. Откуда она берется в людях? Думаю, от унижений в детстве.

Растет ребенок. Уставшей от забот матери не до него. Мать сама выросла в советской, то есть нравственно уродливой семье, часто без отца. Откуда в ней взяться чувству уважения к маленькому человеку и терпимости?

Ребенок постоянно мешает. Мешает отдыхать, мешает жить личной жизнью, мешает в единственном ее утешении — забыться у телевизора. И она его шпыняет по малейшему поводу, кричит, когда он отвлекает ее от привычного и ставшего необходимым наркотика.

Разве может вырасти психически здоровый человек, если он терпит постоянное угнетение? Естественно, что вырастает маленький монстр, покрытый чешуей комплексов.

Уже в пять — шесть лет глаза его начинают тускнеть. В период формирования личности, когда он набирал информацию, с которой будет жить всю жизнь, он получал не светлое и радостное, а мрачное и унижающее.

К школе ребенок уже устал. Его так часто оскорбляли, что он уже поверил, что плохой. Он еще никакой, но уже не светлый и не радостный. Его не научили с радостью познавать мир, с радостью помогать по дому, радостно жить. Он уже внутренне замкнулся, научился мелкой ложью и лестью добиваться у взрослых желаемого.