Эверард и Флорис, стараясь не привлекать внимания, устроились на краю лагеря и смешались с толпой. Пробравшись между строениями, они смогли заглянуть во внутренний двор. Кое-как вымощенный булыжником, сейчас он был заполнен лошадьми важных гостей, которые удостоились чести остановиться в доме короля. Стояла во дворе и повозка, запряженная четырьмя белыми быками. Она весьма отличалась от других транспортных средств: была красиво и со вкусом отделана. Позади сиденья возничего сходились к крыше боковины.

– Фургон, – проговорил Эверард, – должно быть, Веледы-Эдх. Интересно, спит она в нем в дороге?

– Без сомнения, – ответила Флорис. – Ей нужно сохранять достоинство и таинственность. Полагаю, там есть и образ богини.

– М-да. Гундикар упоминал о нескольких мужчинах, путешествующих с нею. Ей ни к чему вооруженная стража, если племена уважают ее настолько, насколько я полагаю, но охрана тоже производит впечатление, и, кроме того, кто-то должен выполнять черную работу. При этом статус помощников идет им на пользу: их приглашают ночевать в жилище господина наравне с его окружением и местными вождями. Ее тоже, как ты полагаешь?

– Конечно нет. Лежать на скамье среди храпящих мужчин?! Она или спит в своем фургоне, или король предоставляет ей какое-нибудь отдельное помещение.

– Как она этого добивается? Что дает ей такую власть?

– Мы и пытаемся это узнать.

Солнце скользнуло за вершины деревьев на западе. Над долиной стали сгущаться сумерки. Ветер дохнул прохладой. Теперь, после того как гости насытились, он нес только запахи дыма и лесной чащи. Порывы ветра поддерживали костры, пламя взлетало кверху, шумело, плевалось искрами. К своим гнездам возвращались вороны, стремительно проносились над головой ласточки. Изменчивые стаи перистых облаков стали пурпурными на востоке и светло-зелеными на западе. Открылась взорам дрожащая вечерняя звезда.

Зазвучали рожки. Воины прогрохотали из большого зала через двор на утоптанную площадку снаружи. В последних лучах заходящего солнца блестели наконечники копий. К ним вышел человек в богато украшенной одежде и с тяжелыми золотыми спиралями на запястьях – король. По толпе собравшихся прокатился вздох, затем все замерли в ожидании. Сердце Эверарда стучало.

Король говорил громко, суровым голосом. Эверард подумал, что в глубине души он потрясен.

– К нам издалека, – говорил король, – прибыла Эдх, о чудотворстве которой все слышали. Она хочет объявить тенктерам пророчество. Оказывая честь ей и богине в ее лице, я повелеваю ближайшим жителям пересказать пророчество соседям, чтобы те передали его дальше, и так по всем владениям. Однако в теперешние смутные времена, какие бы знамения ни посылали боги, относиться к ним нужно осторожно, взвешенно. Слова Эдх могут больно ранить, – предупредил король, – но сносить боль нужно мужественно и стойко – как если бы вам вправляли вывихнутую руку. Обдумайте значение пророчества, чтобы ясно представлять, как оно повлияет на людей и как те поступят, услышав его.

Король отступил в сторону. Две женщины – возможно, его жены – вынесли высокий, на трех ножках, стул. Эдх вышла вперед и села.

Эверард старался разглядеть ее сквозь сгущающиеся сумерки. Как бы он хотел воспользоваться своим биноклем в этом неверном свете костров! То, что он увидел, удивило его. Он был почти уверен, что она предстанет в лохмотьях. Однако одета она была хорошо: длинный, белой шерсти балахон с короткими рукавами, отороченная мехом голубая накидка, скрепленная позолоченной бронзовой брошью, легкие башмаки из тонкой кожи. Голова была обнажена, как у служанок, но длинные каштановые косы переплетали ленты из змеиных кож. Высокая, хорошо сложенная, но худая, она двигалась осторожно и как-то отрешенно. На продолговатом лице с правильными чертами горели большие глаза. Когда она открыла рот, великолепные зубы засияли белизной.

«Она такая молодая, – подумал он. – Хотя нет, ей, наверное, за тридцать. Здесь это средний возраст. Она могла уже быть бабушкой, но говорят, что никогда не выходила замуж».

Эверард на мгновение отвлекся и скользнул взглядом по человеку, сопровождавшему ее и стоявшему сейчас рядом. Вздрогнув, он узнал этого темноволосого, угрюмого, одетого в мрачные тона мужчину.

«Хайдхин. Конечно же. Только на десять лет моложе, чем когда я впервые увидел его. Хотя даже сейчас он выглядит почти таким же».

Эдх заговорила. Руки ее неподвижно лежали на коленях, а голос – хриплое контральто – оставался спокойным, хотя в нем чувствовались сталь и зимний ветер.

– Слушайте меня и запоминайте, – проговорила она, подняв глаза к вечерней звезде над их головами. – Высокородные или низкорожденные, полные сил или стоящие одной ногой в могиле, смотрящие вперед бесстрашно или опасливо, я прошу вас слушать. Когда жизнь потеряна, вам и сыновьям вашим остается только одно: ваше доброе имя. Доблестных дел никто не забудет, они навечно останутся в памяти людей; ночь и забвение – удел малодушных! Не принесут боги добра предателям, не милость, а гнев обрушат на ленивых. Кто боится драться – теряет свободу, будет ползать он на коленях, собирая крохи, и дети его обречены на позор и нищету. Женщины его беспомощно будут плакать, обесчещенные врагом. И эти несчастья – справедливая кара. Лучше бы дотла сгореть его дому. Но тот, кто хочет стать героем, будет бить врагов, пока не падет сраженным и не будет взят на небо.

В небесах грохочут копыта. Летят молнии, сверкают копья. Вся земля содрогается от гнева. Морской прибой разрушает берега. Ныне Нерха ни за что не станет терпеть бесчестье. В гневе выйдет она, чтобы усмирить Рим, боги войны пойдут вместе с нею, и вороны, и волки…

Она перечислила все переносимые унижения, поборы, неотомщенные смерти! Ледяным тоном она хлестала тенктеров за уступки захватчикам и глухоту к призывам единокровных племен. Да, на первый взгляд у них не было выбора, но в конечном счете они выбрали позор. Сколько бы они ни приносили жертв в святилищах, это не вернет им чести. Расплатиться им предстоит неисчислимыми бедами. И повинен во всем Рим.