За секунду до столкновения немец понял, какое решение принял русский летчик, и дал рулей вправо, пытаясь уйти. Но Ла-5 – не МиГГ и не ЛаГГ-3.

Михаил врезался в крыло «мессершмитта», хотя рассчитывал ударить его в хвост. Удар, треск! Осознавая, что двигатель самолета продолжает работать, Михаил, тем не менее, вдруг четко увидел остановившийся винт своего истребителя и странно медленно разлетающиеся – нет, скорее расплывающиеся в разные стороны обломки своего и чужого самолета. Возникло стойкое ощущение, что время резко замедлило свой ход. «Ошибся, – как-то спокойно и отстраненно подумал Михаил, – надо было рубить винтом по хвосту. Недотянул ручку…» В следующую секунду он потерял сознание.

…Очнувшись, Михаил увидел синеющее над головой небо. Первой мыслью было: «Слава богу, жив! Но как же мне удалось после такого удара покинуть самолет? – недоумевал пилот. – Или я с парашютом выбросился? Ни черта не помню, какой-то провал в памяти».

Рядом раздались голоса.

Михаил повернул голову – из подъехавшей машины «скорой помощи» медики в белых халатах выкатывали носилки. Рядом стояла милицейская машина УАЗ-«буханка» и трактор. «Трактор-то зачем?» – удивился про себя Михаил.

Он немного повернул голову и уткнулся взглядом в перевернутую «Аннушку», с которой и начались его приключения. Какая-то нестыковка выходит… Он только что таранил немецкий «мессершмитт», а авария с Ан-2 произошла уже два года назад. И одежда на нем та же, двухгодичной давности.

Медики подошли к нему, ощупали, измерили давление. Михаил воспринимал происходящее отстраненно, как будто это случилось не с ним.

– Сашка! Сашка Веретенников! – вспомнил пилот о механике.

– Шок после аварии, – уверенно произнес врач. – Жив, жив твой напарник. Всего одна царапина.

Михаила аккуратно переложили на носилки и погрузили в машину «скорой помощи». Он чувствовал, как трясет «скорую» на колдобинах, слышал разговор врачей, но все как будто сквозь вату. «Где я? На том свете? Тогда почему чувствую все – даже укол? Ведь мертвые ничего чувствовать не должны», – размышлял он и не находил ответа.

В приемном покое больницы седой травматолог раздел его, осмотрел.

– Свежих травм не нахожу, а следов от старых полно: шрамы на ноге, на руке, на теле. Может, он воевал раньше – скажем, в Чечне? Пусть его проконсультирует невролог – похоже, у парня сотрясение головного мозга.

Через десять дней после лечения Михаил выписался из больницы.

Внизу под самолетом проплывали ослепительно-белые кучевые облака.

– Дождь, наверное, внизу идет, – сказал командир белоснежного лайнера.

– Нам он не помеха, – отозвался с кресла второго пилота Михаил.

Вот уже год, как он после переучивания летал вторым пилотом на пассажирском Ан-148. Но каждый раз, когда он пролетал надо Ржевом, Тулой или Великими Луками и землю не закрывали облака, у него щемило сердце и отчего-то становилось грустно на душе, а по ночам снились «военные» сны: красавица Вера Лебедева с петлицами капитана, ее веселые подруги – молодые, задорные, еще не успевшие познать всей полноты счастья такой короткой человеческой жизни, но все равно живущие надеждой: «Вот только война закончится…»

Он вновь шел в атаку на истребителе, покидал кабину, открывал парашют – и просыпался в холодном поту.