— Вот, смотри. — Живчик заметно колебался, не желая выпускать сокровище из сжавшихся пальцев, но все же пересилил внезапно нахлынувшую жадность и передал другу потрепанный блокнот небольшого формата. Дневник открылся на последнем листе, и Мальгин увидел размашисто написанную фразу:

«Вот и все, боевое крыло станции Динамо полегло в полном составе, за исключением своего командира… Буду прорываться через подземелья. Вот только предчувствия нынче не сулят ничего доброго…»

Записей было довольно много — крошечных, выполненных и на скорую руку, и больших, обстоятельных, выведенных спокойным, размеренным почерком. К удивлению дозорного, часто попадались стихи.

— Живчик, неужто Москвич стишки сочинял? Ни за что бы не подумал!

— Сам ты «стишки», — взвился Федотов. — Ты думаешь, он только палить умел да мутантов резать?! А стихотворения, между прочим, у него не хуже получались. У меня любимое есть, слушай:

— Ну, ничего вроде, — нехотя выдавил из себя Иван. — Но все равно, несерьезно как то… взрослый мужик, а бумагу как подросток марал.

— Тьфу на тебя! — Костик злился, похоже, по-настоящему. — Если не понимаешь, то лучше молчи!

Прошло минут десять, прежде чем Живчик, все это время перебиравший находки, вновь заговорил с товарищем:

— Как «защитник» будем делить? Предлагаю жребием.

Иван представил, как натягивает на себя костюм, в котором когда-то сгнил мертвец, и энергично закачал головой:

— Не надо мне ничего. Ну, разве что, только пистолет — красивый, я такой не видел никогда.

— Это «Беретта», Игнат шибко ее уважал. — В изменившемся голосе Живчика послышалась явственная, совсем нескрываемая мольба. — От противогаза тоже отказываешься?

Юноша с сожалением посмотрел на широкий тонированный визор дыхательной маски, отметил, что она снабжена переговорным устройством — небывалая роскошь! — и с трудом отодвинул ее от себя:

— Забирай. Стандартный противогаз с таким «защитником» будет выглядеть убого.

— Спасибо, вот это по-братски! — Восторженный «побратим» уже не помнил, что чуть раньше едва не набросился на щедрого Мальгина из-за поэзии.

Живчик аккуратно вытряхнул кости Москвича на заранее подложенный кусок ткани, бережно завернул останки и сложил в вещмешок, а затем торопливо натянул вожделенный костюм на себя.

— Ну? Как я тебе в таком прикиде?

— Круто, Костик, круто, — рассеянно протянул Иван, мысленно костеря собственную глупую мнительность, и поспешно, чтобы не выдать истинных чувств, спросил: — Теперь можем идти?

— Эээх, — преобразившийся друг неожиданно поник. — Выгадать бы несколько часов для дневника, но… идем.

Странный зал, столько лет служивший усыпальницей для Игната Москвича, сменился низеньким туннелем, который через полсотни метров уперся в тупик. Но испугаться ребята не успели: в стене, перегородившей дальнейший путь, обнаружились вбитые металлические скобы, ведущие наверх.

Долгое путешествие под землей подошло к концу — тридцать ступеней вознесли друзей на поверхность. Живчик сдвинул массивный люк и осторожно высунул голову. Прямо на него тяжелым и мрачным взором смотрело здание, когда-то гордо именовавшееся Дворцом спорта.

— Костя, где мы?

Живчик задумчиво огляделся по сторонам:

— Мне кажется, мы прошли Щорсу. Кто бы мог подумать…

— Теперь мы герои, — грустно усмехнулся Иван, думая о чем-то своем.

— Так и есть!

— И куда дальше?

Живчик в нерешительности покусал губы и, растягивая слова, произнес:

— Я плохо представляю эти места. Давай где-нибудь укроемся и по карте Игната определимся, что делать дальше? Только…

— Здесь кто-то есть, — перебил Иван.

— Что?!

— За нами наблюдают, я чувствую.

— Но…

Договорить Мальгин не успел — со стороны высотки, стоящей почти напротив Дворца, раздался негромкий, приглушенный большим расстоянием взрыв, и через мгновение ее крыша озарилась неестественно ярким огнем. В небо повалил густой иссиня-черный дым.

— Какого черта?!

— Бежим!

Друзья кинулись напролом сквозь заросли, ломая на бегу хрупкие ветки неизвестных кустарников. Низенькие растения вскоре сменились деревьями — сперва карликовыми, а затем высоченными, полностью скрывающими стволами и кроной серое, безликое небо. Разрозненные, отдельно стоящие деревья превратились в плотный, труднопроходимый лес, и бежать стало невозможно.