По словам Орлова, он не сделал этого потому, что Сталин обладал «колоссальным политическим влиянием и сворой тайных агентов, готовых броситься по моему следу». Хотя это и не объясняло причину его долгого молчания, он приписывал свою способность избежать судьбы, постигшей других перебежчиков из НКВД, таких как Рейсс и Кривицкий, «умению предугадывать и видеть насквозь их трюки, а также преданности и мужеству моих жены и дочери». По его словам, главным фактором, позволившим ему избежать гибели от руки убийц, было письмо с угрозой разоблачения, написанное им Сталину в 1938 году. «Я предупредил его, что если он осмелится отыграться на наших матерях, я опубликую все, что мне о нем известно». Только в начале 1953 года они с женой пришли к выводу, «что наши матери едва ли живы до сих пор и что теперь можно, не опасаясь, сразу же опубликовать мои мемуары». Не ясно, каким образом могли Орловы узнать, предпринял ли НКВД какие-либо действия против их престарелых родителей, особенно если учесть, как он подчеркивал, что они полностью изолировали себя от любых контактов с Советским Союзом в течение четырнадцати лет, вплоть до публикации его мемуаров. «Все эти годы мы не писали нашим матерям или своим друзьям в России, не желая ставить под угрозу их жизни, — писал Орлов, добавляя при этом: — Мы тоже не получали никаких сообщений» [746] .

Противоречия в истории с его якобы отправленным письмом с угрозой разоблачения дополняются еще одним явным несоответствием в его повествовании. Если, как утверждал Орлов, он в течение четырнадцати лет находился под прицелом советских отрядов тайных убийц, то почему тогда он рискнул начать подготовку к опубликованию своего обвинительного акта против Сталина, который был еще жив? Орлов, знавший, по его словам, Сталина с 1924 года, не мог недооценивать известную всем мстительность «Хозяина». Поэтому он должен был предполагать, что Сталин удвоит свои усилия, чтобы отыскать его сразу же после публикации информации, которая, как он утверждал, была его «страховым полисом сохранения жизни». Орлов, разумеется, не мог предвидеть, что через месяц после начала переговоров с редакторами журнала «Лайф» о публикации книги у Сталина произойдет удар.

Его решение издать книгу — и пропади все пропадом, — как теперь можно видеть, объяснялось тем, что в действительности письмо с угрозой разоблачения не имело никакого отношения к преступлениям Сталина. Он ничем не рисковал, заявляя о своем «сильном разочаровании», что советский диктатор «не прожил еще немного, чтобы увидеть, как тайны его преступлений были выставлены на обозрение всего мира, и понять, что его усилия сохранить их в секрете оказались бесполезными» [747] . Угроза разоблачения секретов разведки — вот что делало золотым его «страховой полис», который оставался бы в силе, даже если бы Сталин прожил несколько дольше и увидел собственными глазами апрельский номер журнала «Лайф». Ликвидация генерала НКВД — отступника, несомненно, была бы менее важна для кремлевских правителей, чем сохранение в целости тех оставшихся членов оксбриджских сетей, которые, подобно Бланту и Филби, продолжали быть потенциально ценными для Советского Союза.

«Смерть Сталина не уменьшила угрозу для моей жизни, — продолжает тем не менее настаивать Орлов в своей книге, пытаясь усилить впечатление, что ему по-прежнему угрожает реальная опасность. — Кремль ревниво охраняет свои секреты и сделает все, чтобы уничтожить меня и поселить страх в сердцах других высокопоставленных официальных лиц, которые, возможно, испытают искушение последовать моему примеру» [748] . Страх перед покушением на его жизнь, о котором Орлов неоднократно говорил следователям, служил для него и оправданием, и прикрытием. После смерти Сталина, как он, несомненно, знал, его оставят в покое, если он сохранит в тайне имена советских агентов, выполнив свою часть условий соглашения. Орлов, однако, продолжал настаивать, что жизнь его в опасности, утверждая, что заметил на одном из перекрестков Манхаттана советскую группу боевиков во главе с Константином Владимировым [749] . Самая большая опасность теперь угрожала ему, как он вскоре обнаружил, не из Москвы, а из Вашингтона; она исходила не от КГБ, а от ФБР. Как только журнал «Лайф» со своим сенсационным материалом появился на стендах газетных киосков 6 апреля, дело Орлова попало на письменный стол Эдгара Гувера.

В Вашингтоне немедленно началось разбирательство. Комиссар Службы иммиграции и натурализации на следующий же день запросил информацию об Орлове из архивов Бюро. Он сообщил директору (Гуверу), что начинается расследование, так как из их документов следовало, что Орлову не было на законных основаниях предоставлено политическое убежище и поэтому он, очевидно, подлежит депортации [750] . Это было малым утешением для Гувера, который пребывал в ярости от того, что он только из печати узнал, что в течение восьми лет, когда он изо всех сил старался разоблачить и выкорчевать внедрившихся советских агентов, один из сталинских главных мастеров шпионажа проживал в Америке под носом у его якобы бдительных агентов. Способ, который выбрал Орлов для выхода из укрытия, выставил директора ФБР и его организацию на посмешище, и Гувер никогда не простил ему этого. По словам одного американского правительственного чиновника, реакция директора была «смесью недоверия, ужаса и гнева» [751] .

«Что это еще за генерал НКВД пишет для журнала «Лайф»?», — сердито написал Гувер поперек первого пришедшего к нему сообщения по этому вопросу [752] . Поскольку Капитолий требовал ответа, почему ФБР не было известно о том, что такой важный перебежчик так долго скрывался в Соединенных Штатах, директор приказал провести полное расследование по Орлову, установить, кто он на самом деле и какие скрывает секреты относительно советской разведслужбы.

Гувер был более всего озабочен тем, чтобы осуществить свое твердое намерение восстановить репутаций ФБР в глазах общества и конгресса. Директора также приводил в ярость тот факт, что Центральное разведывательное управление раньше ФБР узнало о бывшем советском генерале. Документы показывают, что адмирал Хилленкоттер, первый директор ЦРУ, который был в плохих отношениях с Гувером до того, как появилась статья в журнале «Лайф», узнал об Орлове от Сокольского, судя по показаниям под присягой, которые этот журналист давал ФБР. Адмирал, по-видимому, вежливо отказался от предложенной встречи с Орловым, заявив, что тот является таким высокопоставленным лицом, что обращаться с ним следует осторожно. Хилленкоттер сказал Сокольскому, что необходимо «не торопить Орлова с дальнейшей информацией, учитывая его чрезвычайную настороженность и страх» [753] .

Однако Гувер и его следователи из ФБР не учли разумный совет бывшего руководителя ЦРУ. Торопясь выполнить приказ своего директора и в минимальные сроки установить все факты, следователи из ФБР забыли об осторожности во время решающего первого собеседования с Орловым. Вместо попытки завоевать его доверие мягкостью следователи Гувера во время допроса шли, как быки, напролом. После появления статей в «Лайфе» вереница упрямых агентов бюро в течение нескольких недель протаптывала официальную дорожку к роскошным нью-йоркским апартаментам, только что снятым Орловыми. Бывший генерал и оберегающая его покой жена надеялись насладиться некоторым комфортом, в котором так долго себе отказывали, но их вновь обретенные финансовые средства не могли обеспечить им уединения. Они подвергались безжалостным допросам, и никакие психологические тонкости или демонстрируемая ими боязнь возмездия из Москвы не принимались во внимание.

Агенты Гувера начали оказывать давление на Орлова, чтобы немедленно получить ответы на тысячи вопросов. Сам директор сразу же невзлюбил Орлова за то, что он не пришел к ним раньше. Приступ уязвленного самолюбия только усилился, когда Гувер узнал, что бостонское отделение ФБР еще одиннадцать лет назад завело на Орлова, тогда проживавшего под именем Александр Берг, досье под грифом «Внутренняя безопасность — G» (германское направление). В надписи слово «германское» было немедленно заменено на «русское», и агенты Гувера рассыпались во все стороны, чтобы найти и расспросить тех, кто был в контакте с бывшим генералом за все пятнадцать лет его подпольной ссылки.