«Работа в Австрии укрепила мои взгляды как коммуниста», — писал Филби КГБ в 1980 году, подчеркивая, что его решение оставить Вену было вызвано не соображениями собственной безопасности, а беспокойством за своих товарищей по оружию. Он говорил, что, хотя британский паспорт гарантировал ему «почти дипломатический» статус, он боялся, что Литци могут снова арестовать и отправить в концентрационный лагерь, если она останется в городе [249] . Филби решил жениться на ней, чтобы увезти в Англию. Брачная церемония состоялась в венской городской ратуше 24 февраля 1934 г. Как только Литци два месяца спустя получила британский паспорт, он, посадив жену на заднее сиденье мотоцикла, пересек австрийскую границу и через Германию отправился на Запад. Проезжая через Францию по дороге к портовым городам Ла-Манша, молодожены остановились в Париже, чтобы полюбоваться городом. Хотя в то время никто из них об этом не знал, именно тогда впервые пересеклись дороги Филби и Орлова незадолго до его поспешного отъезда в Швейцарию. По иронии судьбы, именно во время приезда Орлова в Вену он получил из Москвы секретные инструкции, которые впоследствии свели его с Филби.

Прибыв в Лондон и временно поселившись с Литци в доме своей матери на Акол-роуд в Килберне (северозападная часть Лондона), Филби стал обдумывать, как ему возобновить связи с коммунистической партией. Кроткая Дора Филби обнаружила, что молодая австрийка, жена ее сына, женщина энергичная и властная, и Дора подозревала, что именно она в первую очередь подстрекала Кима к открытому признанию своей приверженности коммунизму. Однако партийная работа не обеспечивала их никаким доходом. Без денег, но с большими амбициями Филби решил воспользоваться своим кембриджским дипломом и связями в Тринити, чтобы пробиться в ряды правительственных чиновников. Подобно многим своим современникам, он стал готовиться к сдаче экзаменов для поступления на гражданскую службу.

«Я очень надеюсь, что [Ким] получит работу, которая отвлечет его от этого проклятого коммунизма, — писала мать Филби его отцу в Джидду (Саудовская Аравия). — Он еще не стал экстремистом, но может стать, если у него не появится чего-нибудь такого, что заняло бы его ум» [250] . Однако ее надежды и надежды сына на карьеру в министерстве иностранных дел разбились вдребезги после его посещения Кембриджа. Там он заручился поддержкой своего бывшего наставника и обратился за средствами, чтобы помочь своим венским товарищам.

Общество социалистов отнеслось к нему лучше, чем Деннис Робертсон, старший преподаватель Тринити, который был его наставником по экономике. Он весьма сдержанно отнесся к просьбе поддержать рекомендацией заявление Кима о приеме на работу в министерство иностранных дел. Несмотря на свою давнишнюю дружбу с Сент-Джоном Филби, Робертсон, полагая, что увлечение его сына радикальным социализмом зашло слишком далеко, счел себя обязанным предупредить последнего, что должен будет предуведомить отборочную комиссию министерства иностранных дел о том, что обостренное «чувство политической несправедливости у его бывшего студента, возможно, делает его непригодным для административной работы» [251] . Понимая, что такая трактовка его левых взглядов сведет к нулю его шансы сделать карьеру в правительстве, Филби решил прекратить попытки попасть в министерство иностранных дел и объявил о своем намерении вступить в коммунистическую партию.

«Я посетил дом № 16 на Кинг-стрит, где в то время размещалась Компартия Великобритании. Там я встретился с Уильямом Галлахером и Беллом Брауном и рассказал им о своей работе в Австрии, — писал Филби в своих воспоминаниях. — Они поинтересовались, хочу ли я вступить в партию, но предупредили, что им необходимо будет навести справки обо мне у австрийских коммунистов, и посоветовали мне прийти через полтора месяца» [252] . Бюрократическая отмашка была воспринята им как личное оскорбление, хотя Филби сознавал, что нежелание коммунистической партии принять его в свои ряды ознаменовало поворотный пункт в его жизни. Эта полуторамесячная отсрочка явилась причиной того, что он не вступил в Компартию Великобритании и не оказался на заметке у полиции, что исключило бы возможность его вербовки советской разведкой. Его безрезультатный визит на Кинг-стрит да и участие в праздновании Первомая в Лондоне в том же году были, по его словам, «последней коммунистической акцией» из всех, которые он когда-либо предпринимал открыто.

Именно в то время, когда Филби пребывал в полном смятении из-за нежелания компартии принять его в свои ряды, один из лондонских «охотников за талантами» для НКВД наметил его как потенциально ценный для советской разведки объект вербовки. В опубликованной автобиографии Филби уклонился от каких-либо подробностей о механизме его вербовки, заявив, что это не представляет интереса для читателей. Он запутал этот вопрос, сообщив собственным детям во время одного из их приездов в Москву, что его «завербовали в 1933 году», в результате чего получалось, что он стал работать на советскую разведку в Вене, когда ему было «дано задание внедриться в британскую разведслужбу» [253] . В интервью, которое Филби дал незадолго до смерти, он по-прежнему уходил от прямого ответа на вопрос, когда и где был завербован, и ограничивался намеками, которые противоречили его предыдущим утверждениям.

«Моя работа в Вене, должно быть, привлекла внимание людей, которые теперь являются моими коллегами в Москве, поскольку почти сразу же после возвращения в Англию ко мне обратился человек, спросивший меня, не хочу ли я сотрудничать с советской разведкой», — загадочно высказался Филби [254] . Однако теперь это можно рассматривать как еще одну попытку «первого человека» кембриджской агентурной сети направить исследователей по ложному следу.

Документы НКВД показывают, что человеком, который являлся тайным крестным отцом кембриджской агентурной сети, был Александр Орлов. Филби удалось успешно замести следы. Никто никогда не заподозрил, что Орлов когда-либо бывал в Англии, и уж конечно ни один офицер МИ-5 никогда даже не намекнул — в частном ли или в официальном порядке, — что Орлов и был тем самым столь долго вычисляемым организатором одной из самых успешных шпионских сетей, которые когда-либо создавала советская разведка. Хотя на первом этапе контакт с Филби установил и не сам Орлов, но он курировал и в конечном счете нес ответственность за руководство работой Филби как полноправного агента советской разведки. Будучи резидентом НКВД, у которого часто отсутствовала связь с Москвой, Орлов на свою ответственность санкционировал последовательные действия, в результате которых движимый идеологическими соображениями молодой англичанин превратился в агента советской разведки, обладающего опытом и психологическими ресурсами для выполнения порученного ему задания внедриться в британскую разведслужбу. Орлов участвовал в привлечении к сотрудничеству и двух других завербованных из числа «трех мушкетеров», которые сформировали ядро кембриджской агентурной сети.

Филби сохранил в тайне имена тех, кто создавал кембриджскую сеть. Когда в 1968 году вышла в свет «My Silent War», Орлов был жив и поддерживал контакт с ЦРУ, которому так никогда и не удалось узнать, что он был создателем кембриджской шпионской сети, Как следует из его досье, в то время, далее по истечении тридцати лет своего изгнания в США, Орлов продолжал хранить важные секреты советской разведки, не выдав ни одного имени советских агентов внедрения, которыми он руководил. Филби не знал о том, что в то самое время, когда он писал тщательно отредактированную автобиографию, КГБ осуществлял тайную операцию, цель которой — разыскать Орлова, вступить с ним в контакт и убедить его вернуться в Москву. «Двойная измена» Орлова в тот период «холодной войны» послужила бы еще одним пропагандистским ходом в интересах советской разведки. Поэтому КГБ, проверявший каждое слово в его рукописи, не разрешил Филби, связанному жесткими правилами конспирации, далее намекнуть на то, каким образом он был завербован.