«Я был не вполне уверен, что он сможет оказать мне эту услугу», — впоследствии говорил Орлов представителям иммиграционных властей, въедливо допрашивавших его, почему столь дальний родственник, с которым он не виделся много лет, по первому слову своего двоюродного брата всецело предоставил себя в его распоряжение. Он ответил, что Курник был «очень хорошим и близким родственником»; в детские годы Орлова в России он был «лучшим другом моих родителей» [664] . Он сказал, что его двоюродный брат, который был двадцатью годами старше, помог его отцу в финансовом отношении. Если бы Натан не согласился, сказал Орлов, то я «попросил бы какого-нибудь другого родственника приехать ко мне». Услуга, которую он просил оказать своего двоюродного брата, была обременительной, признавал он. Но такая взаимопомощь была традицией среди сплоченных еврейских семей, которые в России объединялись, чтобы пережить погромы. Это осталось сильной традицией и среди еврейской эмигрантской общины в Нью-Йорке. Поэтому трудно было бы отказать в помощи такому влиятельному члену общины, как Рабинович, когда он обратился с просьбой от имени Орлова.

Сам Натан Курник рассказал ФБР, что «знал и любил отца Орлова». Это было еще одной причиной того, что он сразу же отправился в Монреаль. Там он поселился в отеле «Виндзор». Согласно инструкциям Рабиновича, он встретился с Орловым в вестибюле, и тот попросил Курника поехать во Францию и передать два письма в советское посольство в Париже. Курник согласился, но он сначала должен был съездить в Нью-Йорк, чтобы получить паспорт. Он возвратился в Канаду к началу августа, и, по его словам, одолжил Орлову 2000 долларов. О том, чтобы он дал в долг, его не просили, рассказывал Курник, и ему казалось, что его двоюродный брат «живет хорошо и, по-видимому, не нуждается в деньгах» [665] .

Курник рассказал ФБР в 1954 году, как он отбыл из Монреаля на пароходе, принадлежавшем «Канадиен Пасифик Лайн», и через пять дней был в Париже. Там он взял такси до советского посольства на улице Гренель; поскольку был праздничный день, «там, по-видимому, дежурил всего один сотрудник». Следуя инструкциям своего кузена, он приказал таксисту ждать его, доставил два запечатанных письма и затем быстро уехал от посольства. Потом он отправился на почту, откуда послал открытку, заранее написанную Орловым и адресованную советскому послу, в которой сообщалось о доставке ему двух писем. Курник вспоминал, что он также отправил тогда в Москву отдельную телеграмму, подготовленную Орловым, где сообщалось властям, что в советском посольстве в Париже получены два запечатанных письма: «одно предназначалось начальнику НКВД, а другое — личному другу Сталина для передачи самому Сталину». На двух конвертах, доставленных в посольство, имелся в качестве опознавательного знака отпечаток большого пальца Орлова и, как сказал Курник, хотя сам он не знал содержание писем, Орлов дал ему понять, что в них содержится объяснение причин его бегства [666] .

Такова была данная Орловым версия спланированного им шантажа, которой он придерживался во всех опубликованных записках и которая была повторена следователям ФБР и Службы иммиграции. Поскольку его план явно увенчался успехом, заставив Сталина отозвать убийц, Орлова никогда не спрашивали о том, почему Сталин отступил под натиском именно этих угроз или почему угроза разоблачений с его стороны стала для него «золотым полисом страхования жизни». Если бы речь шла только о так называемых «ужасных преступлениях» Сталина, «Большой Хозяин», несомненно, с насмешкой отмел бы их как не подтвержденные документами наветы озлобленного троцкистского предателя.

Теперь на основе его досье из архивов КГБ можно понять, в какой степени Орлову удалось обмануть американцев относительно того, как он заставил советского диктатора и начальника его секретной службы отказаться от выслеживания его самого и принятия репрессивных мер против его родственников в СССР. Сохранилось подлинное письмо, для обеспечения передачи которого в Москву кузен Орлова Натан Курник не остановился ни перед чем. Оно написано на одиннадцати, а не на тридцати семи страницах с приложением на двух страницах. Не было обнаружено никаких следов копии, которую, как утверждал Орлов, он направил Сталину. Однако, хотя на надписанном от руки конверте ежовского экземпляра и не имеется отпечатка большого пальца Орлова, на нем все еще сохранились остатки коричневого сургуча, прилипшие к пожелтевшей бумаге повыше четко выведенной по-русски надписи: «Только лично. Николаю Ивановичу Ежову. Никому другому не вскрывать» [667] . Подписанное «Швед» (псевдоним Орлова), его письмо было почти полностью рассекречено российской разведслужбой, за исключением двух-трех незначительных вымарок. Написанное отчетливым почерком Орлова, оно красноречиво объясняет и обосновывает мотивы его бегства. Однако в письме не содержится никаких упоминаний о сталинских преступлениях. Тем не менее оно проливает свет на суть угрозы Орлова, которая оказалась столь эффективной для успешного шантажа:

«Николаю Ивановичу Ежову

Я хочу объяснить Вам в этом письме, как могло случиться, чтобы я, — после 19 лет безупречной службы Партии и Советской власти, после тяжелых лет подполья, после моей активнейшей и полной самопожертвования борьбы последних 2-х лет в условиях ожесточенной войны, после того как Партия и Правительство наградило меня за боевую работу орденами Ленина и Кр. знамени, — ушел от Вас.

Вся моя безупречная жизнь, полная служениям интересам пролетариата и Сов. власти, прошла перед глазами партии и коллектива работников н/наркомата…

9-го июля я получил телеграмму, лишенную всякого оперативного смысла, в которой я ясно прочел, что мне по диким и совершенно непонятным мотивам устраивается ловушка на специально посланном для захвата меня пароходе «Свирь».

В телеграмме предлагалось мне явиться в Антверпен 14 июля, куда на этом пароходе прибудет «товарищ, которого я знаю лично». «Желательно», — гласила телеграмма, — чтобы первая встреча произошла на пароходе». Для «обеспечения конспиративности встреч» телеграмма предлагала мне поехать на дипломатической машине н/посольства во Франции в сопровождении ген. консула…

Я анализировал телеграмму: почему первая встреча должна произойти именно на пароходе? Зачем, если не для того, чтобы оглушить меня и увезти уже как заведомого врага. Почему меня должен сопровождать ген. консул в дипломатической машине, если не для того, чтобы не спускать с меня глаз по пути и, в случае заминки у парохода, засвидетельствовать властью консула, что я — сумасшедший, контуженный в Испании, которого заботливо везут в СССР. Сопровождение меня в дип. машине объяснялось в телеграмме интересами обеспечения конспиративности встреч…