«21 июня 1939 года «Соседка» [псевдоним НКВД для обозначения Лилии Эстриной из окружения Троцкого] возвратилась из Америки. В тот же день «Тюльпан» [Зборовский] встретился с ней в присутствии Эльзы и Гершуни [еще двух членов его окружения]. Она рассказала, что «Старик» [Троцкий] прежде всего расспрашивал ее о «Тюльпане». Он сообщил ей, что на «Тюльпана» получен донос, написанный в двух экземплярах: один получен заказным, другой — простым письмом. Автор доноса якобы родственник Люшкова, живет в Сан-Франциско, подписался фамилией «Штейн». Штейн имел якобы свидание с Люшковым, когда тот сбежал в Японию. Люшков передал Штейну ряд данных о работе советской разведки за границей и просил Штейна предупредить «Старика» о том, что среди них сидит предатель по кличке «Марк», ходит в очках и имеет ребенка одного года. До 1938 года «Марк» работал с Николаевым и появился неизвестно откуда. Штейн сообщил, что «Марк» будто бы был членом Польской КП, но это непроверено. Фамилии «Марка» Люшков не помнит. «Марк» был тенью «Сынка» [Лев Седов], сообщал в ГПУ материалы, крал троцкистский архив. Штейн просил «Старика» не доверять никому, кто явится к нему с рекомендациями «Марка» [689] .

Штейн просил также, чтобы «Старик» поместил ответ в газете «Socialist Appeal», что «Старик» и сделал, однако автор [письма с предупреждением] не появился.

«Соседка» заявляет, что «Старик» не поверил доносу и считает письмо провокацией ГПУ. Эльза подтвердила, что это провокация ГПУ. «Соседка» сказала, что и на нее имеется донос. Это письмо В[иктора] Сержа, в котором она фигурирует как агент ГПУ» [690] .

В ответ на это сообщение Центр сначала решил, что Зборовскому следует написать письмо Троцкому, объяснив предупреждение относительно него злонамеренной клеветой. Однако «Тюльпан» отклонил этот вариант в своем ответе от 15 июля 1939 г. Он утверждал, что это только ухудшит ситуацию, указав, что «ни один член организации» никогда не обвинял его и что Троцкий сам считает данное предупреждение «провокацией». Поскольку Троцкий использовал Эстрину для передачи ему секретных инструкций, он, очевидно, все еще ему доверяет. Кроме того, «„Гроль" [Кривицкий] в своих показаниях относительно агента, затесавшегося в среду троцкистов, не сказал ни слова против него, а только выдвинул обвинения против Сержа». Эльза, которая у Троцкого была «экспертом» по НКВД, сняла с него всякое подозрение и по-прежнему благоприятно отзывалась о нем, писал Зборовский. Рассмотрев эти доводы, Центр согласился, что агент «Тюльпан», должно быть, действительно вне подозрений и что сам Троцкий отмел письмо «Штейна» как провокацию НКВД [691] .

Орлов, конечно, ничего не знал об этом, но он больше не предпринимал попытки предупредить Троцкого о надвигающейся угрозе, хотя архивы Центра показывают, что он должен был знать гораздо больше об операциях против Троцкого, чем он предпочел сообщить в своих двух письмах, адресованных на виллу в Койокане. Впоследствии он расскажет ФБР и следователям сенатского подкомитета по внутренней безопасности, что, хотя он и не знал Зборовского, у него были сведения, что тот «получал около 4000 франков в месяц в 1937 году». Ему также приходилось читать некоторые сообщения «Тюльпана» из Парижа [692] .

Вполне вероятно, что Орлов, будучи в Москве, мот узнать из досье Зборовского, что тот был завербован в 1933 году агентом НКВД «Б-138» под псевдонимом «Юнкер» [693] . Документы НКВД подводят к предположению, что Орлов знал все о Зборовском. Ясно, что Орлов не сообщил все, что мог бы сообщить о зловещей деятельности «Марка». Но если бы он передал более определенное предупреждение, то рисковал бы тем, что Центр определит его как источник и поймет, что он нарушает условия договора, достигнутого им с помощью шантажа. Первостепенная цель Орлова заключалась, по-видимому, не в том, чтобы спасти Троцкого, но в том, чтобы обеспечить собственное выживание и безопасное будущее для своей жены и больной дочери в Америке.

Вскоре после посещения редакции «Socialist Appeal» Орлов с семьей отправился поездом в Калифорнию. Важно заметить также, что из рассказа Лилии Эстриной Марку Зборовскому НКВД узнал о том, что на письмах Штейна стоял штамп Сан-Франциско, а не Филадельфии, как впоследствии утверждал Орлов в письме в подкомитет по внутренней безопасности от 10 октября 1955 г. [694] Это дает основания предполагать, что Орлов откладывал отправку предупреждения дольше, чем утверждал, потому что он прибыл в Сан-Франциско в начале 1939 года. Затем к концу февраля он с семьей двинулся на юг, в Лос-Анджелес, где им пришлось прожить следующие восемнадцать месяцев.

Когда в августе 1939 года Сталин заключил постыдный пакт с Гитлером и на следующий месяц огонь войны охватил Европу, Орловы под фамилией Берг жили в многоквартирном доме Мэйэн по адресу: Западная 8-я улица, дом № 3049. После падения Польши они перебрались в дом по адресу: Уилшир бульвар, дом № 2600, откуда переехали по адресу: Западная 6-я улица, дом № 2205. На следующее лето, когда газетные заголовки оповестили об эвакуации Дюнкерка и падении Франции, Орловы жили по адресу: Западная 9-я улица, дом № 3360 [695] .

Когда Европа пала под напором нацистского «блицкрига», странствующее семейство переживало огромную личную трагедию. К смятению родителей, калифорнийское солнце появилось слишком поздно, чтобы остановить быстрое ухудшение состояния здоровья их обожаемой дочери. Вирус ревматической лихорадки, ослабивший сердце Веры после простуды десять лет назад, вызвал необходимость ее госпитализаций 22 мая 1940 г. В больнице «Добрых самаритян» ее лечил д-р Рассел У. Лайстер, который признал случай безнадежным и выписал ее 7 июня. Именно он по просьбе ФБР вспомнил, что вскоре после возвращения своей шестнадцатилетней пациентки домой, 15 июля 1940 г., он получил срочный вызов от ее родителей — они просили его прийти к ним, так как у их дочери неожиданно ухудшилось состояние здоровья. Когда д-р Лайстер прибыл, там уже находился другой врач, который только что сделал девочке укол, хотя был уверен, что она уже умерла. Поскольку, по словам д-ра Лайстера, он был уверен в том, что дочь Орловых никогда не выздоровеет, он без колебаний подписал свидетельство о смерти Вероники Берг. Оно было Зарегистрировано под № 9452 в Бюро регистрации рождения и смерти в Лос-Анджелесе [696] .

Смерть Веры была страшным ударом для Орловых, посвятивших значительную часть своей жизни бесплодным усилиям поддержать ее здоровье. Тем не менее их никогда не покидала надежда на чудесное исцеление. Утрата единственного ребенка лишь усугубила неустроенность их жизни. Теперь им было невыносимо оставаться в Калифорнии, и через несколько недель Орловы упаковали свои немногочисленные пожитки и снова отправились на восток. На сей раз они поехали в Массачусетс, зарегистрировавшись 5 сентября 1940 г. в отеле «Эссекс» в Бостоне как г-н и г-жа Берг. Они пробыли там недолго, а затем сняли комнаты в гостинице за рекой Чарльз на Хайленд-авеню, 36, расположенной в пятнадцати минутах ходьбы от территории Гарвардского университета [697] .