Мы сдали госэкзамены, получили дипломы и были распределены. Не знаю, кто в тот год поехал по распределению. Все стремились в Москву или на воссоединение с семьями. Только твердо помню, что Андрей (может быть, единственный) отправился в соответствии с путевкой на завод в город Ковров. Андрей всегда казался идеалистом. В послевоенные годы я редко встречался с Андреем. Чаще всего таким случаем оказывался семинар в ФИАНе. После одного семинара мы с Андреем разговорились о поэзии. Раньше такие темы мы не затрагивали. Андрей с некоторой ласковостью сказал, что кофта, которая на нем, подарена ему Галичем. Галич уже был изгнан из страны. Выяснилось, что мы одинаково относимся к стихам Галича.

Помню, на одном из семинаров Яков Борисович Зельдович в ответ на замечание с места весело произнес: "Здесь Андрей Дмитрич. Он не даст мне соврать". В этой шутливой реплике было нечто серьезное.

Я вспоминаю о семинарах, происходивших в тяжелый для Андрея период. А впереди был еще Горький.

В телефонном разговоре в конце 1988 г. я поздравил Андрея с избранием в Президиум Академии наук, но понял, что избрание его не радует. Андрей Дмитриевич тяготился необходимостью участвовать в обсуждениях академических оргвопросов, таких, как распределение финансирования.

Студенты нашего курса впервые собрались вместе в сентябре 1938 г. Но война разметала нас, кончали мы в разное время и в разных условиях, в период 1942–1947 гг. Поэтому на своих периодических сборах мы отмечаем годовщину не окончания университета, а поступления в университет. На нашем юбилейном сборе 1988 г. присутствовал и Андрей. С ним вместе была Елена Георгиевна. Трудно сказать, как Андрей выглядел. Время, видимо, над нами не властно, реальный возраст уже не воспринимается. Мы видим перед собой только те же, ставшие родными, лица, какие видели в студенческие времена.

В слякотный декабрьский день 1989 г. наш курс попрощался с Андреем. Мы составили свою полную смену почетного караула. Это было на панихиде в ФИАНе.

В заключение хочу сказать от имени сокурсников: где бы мы ни находились, какой работой ни занимались, во все времена мы гордились тем, что были товарищами и однокурсниками Андрея Дмитриевича Сахарова. Это не слова.

Очень трудно писать воспоминания об Андрее Дмитриевиче Сахарове потому, что он был совершенно не похож на других людей, с которыми мне приходилось встречаться. Он был, конечно, гениальный ученый, с совершенно особенным индивидуальным подходом к размышлению о научных проблемах и методах их решения. В шестидесятые годы мы, еще зеленые юнцы из отдела академика Якова Борисовича Зельдовича, часто его совсем не понимали и в душе иногда с ним не соглашались, когда он рассказывал о своих идеях у нас на семинаре. Насколько я знаю, подобное же впечатление часто было не только у меня и моих сверстников, но и у маститых и гораздо более мудрых людей. Например, мне казалась тогда совершенно непонятной и «дикой» идея А.Д. о «многолистных» Вселенных или о времени, текущем в противоположных направлениях от сингулярного состояния Вселенной в начале расширения (в этом случае вопpос о том, что было до начала pасшиpения, теряет смысл, так как в сингулярности меняет направление "стрела времени"). Только много лет спустя до меня начал доходить смысл его идей. К аналогичным подходам с разных точек зрения пришли теперь самые выдающиеся космологи.

Но как бы ни был необычен А.Д.
– физик, еще больше поражал он как человек. В своих воспоминаниях встречавшиеся с ним подчеркивают разные черты его личности. Мне особенно памятны две его особенности. Первое — он был совсем обыкновенно прост в обращении и в высказывании своих мыслей — никакой значительности, никакого превосходства над собеседником — совсем обыкновенный человек. Второе- он был "мягкий и абсолютно несгибаемый". Он говорил мягким, очень добрым голосом, без излишних эмоций, и взгляд у него был очень добрый. Но, конечно, никакая сила во Вселенной не могла сдвинуть его с идей и позиций, в которых он был убежден.

Впервые я увидел А.Д., когда он пришел в 1963 г. в ОПМ (ныне ИПМ) в только что созданную Яковом Борисовичем маленькую астрофизическую группу. Он настолько был непохож на ученого, что я сначала принял его за любителя астрономии, которых много повидал в те времена в ГАИШе, где учился, а затем недолго работал ученым секретарем. Я был даже раздосадован, что опять придется выслушивать любительские "окончательные теории" о строении мира (в голову не пришло, что в ОПМ — институт М.В.Келдыша — любители проникнуть не могут), и был совершенно потрясен, когда узнал, что это великий Сахаров. Один раз, забыв о назначенном мне для встречи времени, я пришел для разговора с А.Д. на час позже, и он, ничуть не обидевшись, сказал, что это бывает.

Космология к тому времени стала одним из научных увлечений А.Д. Он интересовался возможностью нетривиальных топологий Вселенных и существованием "многих Вселенных". Я в это время предложил математическую модель проникновения из нашей Вселенной в другую, находящуюся за "бесконечно будущим" нашей Вселенной. Мы много обсуждали эту проблему с А.Д. и Я.Б.Зельдовичем. Тогда вышел общий препринт ИПМ А.Д.Сахарова и мой с итогами нашей работы по топологии Вселенной. А.Д. и в дальнейшем постоянно интересовался проблемами ранней Вселенной. Много раз мне доводилось беседовать с ним на эту тему и, хотя некоторые его идеи казались мне тогда неприемлемыми, я теперь понимаю, что до меня не полностью доходила их абсолютная нетривиальность. А.Д. был официальным оппонентом на защите моей докторской диссертации, посвященной ранней Вселенной.

Последний раз я говорил о науке с А.Д. летом 1989 г. Рассказывал ему о своих новых космологических наблюдениях и новых идеях о принципиальной возможности "машины времени" — устройства для путешествия в прошлое. Он предложил рассказать об этом на семинаре вновь созданного Комитета по космологии и элементарным частицам, который он возглавлял.

Но этим планам не суждено было осуществиться. Большинство людей знают А.Д. как святую совесть народа.

Было бы очень хорошо, если бы знавшие А.Д. ученые рассказали о нем побольше как о научном гении нашего времени.