Когда-то давно, кажется в начале 70-х годов, грязный пакостник написал об Андрее Дмитриевиче, — глумливо написал: "Простак!". Хотел унизить как можно больше, хотел облить самой черной грязью и нечаянно сказал правду. Вся жизнь Андрея Дмитриевича — полная, невыразимая, неслыханная простота. Он глубоко и ясно мыслил, говорил, что думал, и поступал так, как думал и говорил. Очень просто. По сути дела, у него никогда не было выбора. Так был устроен этот человек. У него не было выбора, что сказать и как сделать, потому что правда, ответственность и добросовестность — это неотделимые друг от друга черты его дара, его человеческого гения. У него не было выбора, заступиться или не заступиться; он заступался всегда. У него не было выбора, промолчать или не промолчать. У него не было выбора тогда, когда мерзавцы, назвавшие себя "черным сентябрем", пришли к нему в квартиру и, угрожая оружием, требовали подписать отречение от того, что он сказал только что. Ему протягивали текст. Он сказал очень просто, как говорил всегда: "Я никогда не подписываю ничего, что не написал бы сам или с чем не был согласен". У него не было выбора и недавно, когда под свист и топанье ногами, под шиканье и выкрики он упрямо выходил снова и снова на трибуну и говорил то, что думал, хотя этому поношению, стоя, аплодировали высшие авторитеты. Он не имел выбора, и это была черта его дара. И еще один глубокий и человеческий дар. Андрей Дмитриевич умел чувствовать чужую боль собственной кожей. Вот этот острый талант, острый и высокий, заставлял его не быть безразличным никогда. Нехотя, равнодушно, не стремясь к этому, он вошел в Историю, он давно там свой человек. Было сказано: "Не стоит село без праведника". Вот что же теперь? На нас лег дополнительный груз. На нас легли новые, высокие, нелегкие обязательства. Андрей Дмитриевич был человеком, который подтверждал свою точку зрения не словами, он подтверждал ее поступками, подтверждал ее фактами своей биографии. Он произнес все свои аргументы, все доводы налицо, и вот последний довод стоит перед нами. Говорят теперь о новом политическом мышлении. Он никогда не делил мышление на политическое и неполитическое, на новое и старое. Он просто всегда был правдив, ответственен и добросовестен. Говорят, что Сахаров имел привилегии: он, во всяком случае, не сидел в тюрьме. Это — неправда. Он сидел в тюрьме тысячи раз, с каждым из нас, с друзьями и с людьми, которых никогда не видел. И последнее. Вот, аргументы теперь не за ним, простак выложил все аргументы. Так всегда поступают простые люди, ничего не тая. Аргументы теперь за нами. Вот один из них — это море людей на этой площади. Пусть он не будет последним. Есть еще политические заключенные. Их мало: небольшая пермская зона да два человека вне ее. Андрей Дмитриевич умер за каждого из них, просто за каждого. Давайте добьемся того, чтобы их освободили.

Впервые я увидела Андрея Сахарова (иначе я его называть не могу) в сентябре 1938 г. в длинном коридоре старого университетского здания на Моховой, вблизи Ленинской аудитории. Здесь мы, студенты первого курса физфака МГУ, слушали лекции по трем математическим курсам. Физики еще не было, она была впереди. В аудиториях, выходящих в коридор, мы решали задачи под руководством ассистентов. Это называлось, кажется, упражнениями. Мы с Андреем оказались в одной группе № 13. В эту же группу попал и Е.И.Забабахин, пришедший с завода. Основная масса студентов была со школьной скамьи.

Андрей, ему было тогда 17 лет, остался у меня в памяти долговязым, худым парнем со слегка запрокинутой головой, ясными глазами и очень сосредоточенным взглядом. Он мало общался с однокурсниками, обычно он вышагивал по коридору один, иногда с И.Добровольским, который позже погиб на фронте, иногда с А. и И.Ягломами. Я не знаю, каковы были его интересы, помимо математики. В одном я твердо уверена, девочки его не интересовали вовсе. Он не ходил на клубные вечера отдыха, которые устраивались обычно для физиков и химиков или для физиков и биологов, так как на физфаке девочек было мало. И, конечно, он не танцевал.

Я была девочкой из провинции, из Ростова-на-Дону. И хотя в своей ростовской школе была сверхотличницей, в университете на первом курсе, да и вообще в Москве, чувствовала себя очень неуверенно. Многие студенты-москвичи в разговорах блистали эрудицией, приобретенной в московских физических кружках, а некоторые и в семьях. У нас на курсе учился сын В.Мухиной — В.Замков, только что вернувшийся из Парижа, дочь крупного патологоанатома, дети физиков, врачей и т. п.

Андрей, хотя именно он был сыном известного физика, держался очень просто, ему чужда была спесь, тщеславие, хотя очень скоро выяснилось, что он с легкостью решает трудные задачи и хорошо понимает теоретические построения. И обращаться к нему за помощью было легко и просто. На вопросы он отвечал обстоятельно, предварительно спросив: "Ты каким учебником пользуешься?" Если это "Грэнвиль и Лузин", то объяснение было попроще, если «Гурса», то соответственно посложнее.

К сожалению, мы нормально проучились только тpи года. Когда мы закончили третий курс, успев сдать весеннюю сессию, началась Отечественная война, которая прервала наши занятия и разбросала нас по всей стране. Все здоровые мужчины пошли в армию, в том числе в ополчение, или были мобилизованы в ВВИА им. Н.Е.Жуковского. Женщины поехали на оборонные и сельхозработы и только одна по комсомольской путевке попала в формировавшийся женский авиаполк М.Расковой. Это И.В.Ракобольская. Впоследствии она стала начальником штаба полка и прошла с ним весь путь до Берлина. В московское ополчение ушли А.С.Боровик-Романов, Ю.Иордан и Ю.Шартнер (погиб). В истребительном батальоне погибло несколько наших студентов. Отчетливо помню способного студентаВасильева-Дворецкого.

Андрея я в течение лета и осени 1941 г. не видела и ничего о нем не знала. Увидела его уже в 1942 г. в Ашхабаде, где обосновался университет и куда он приехал с эшелоном студентов. Там мы вместе закончили физический факультет по специальности "оборонное материаловедение" (была еще одна специальность "оборонная радиотехника"). Я мало сталкивалась с Андреем в Ашхабаде. Помню только, что он тяжело болел дизентерией (так как питались мы отвратительно), и наш собственный «доктор» (дочь врача), Леночка Талалаева, его лечила, и все, слава Богу, обошлось. Нас «распределяли» на работу летом 1942 г. в Ашхабаде: меня в распоряжение Министерства цветметзолота. Андрея — в Ковров, на завод.

Я вернулась в Москву в августе 1942 г., Андрея не встречала и ничего о нем не знала до своего замужества. В 1945 г. я вышла замуж за аспиранта ФИАНа Ф.Л.Шапиро и узнала, что Андрей аспирант, а потом сотрудник И.Е.Тамма. Знала, что он женат и что у него есть дочь.

Прошло много лет, в течение которых мы не общались, хотя я и мой муж знали о всех перипетиях его жизни. Уже после «отлучения» и возвращения в Москву Андрей однажды вечером пришел к нам домой на улицу Вавилова. Боюсь ошибиться, мне кажется, это был 1969 г. Я открыла ему дверь, он снял галоши и между нами произошел смешной разговор: "Здравствуй, а ты что здесь делаешь?" Пришлось мне ответить, что я жена своего мужа, к которому он пришел. Он то ли не знал, то ли забыл об этом. У него тогда были какие-то идеи, имеющие отношение к нейтронной физике и он хотел поговорить с мужем.

Мы знали, что для Андрея наступили тяжелые времена. Он очень изменился, стал более общительным, с ним произошел тот перелом, который превратил его из кабинетного ученого в крупную общественную и политическую фигуру. Мы иногда виделись от случая к случаю то в поликлинике Академии наук, то на улице. Он познакомил меня с женой Е.Г.Боннэр (Люсей). Он знал о моих несчастьях — смерти мужа и сына. Потом был Горький.

Новый пик общения наступил в 1988 г., когда мы (И.В.Ракобольская, Р.Л.Ривкес и я) организовали вечер встречи нашего курса: "Год поступления 1938". Всем разослали письма. Андрей позвонил мне и спросил, можно ли прийти с женой, я с радостью сказала — конечно. Они заехали за мной, и мы все провели счастливый, ничем не затуманенный вечер воспоминаний в университетской столовой на Ленинских горах. Всего пришли и приехали около 60 человек. Мы все были горды тем, что учились когда-то вместе с ним, что можем видеть его и разговаривать с ним. Андрей был в центре внимания. Он не без юмора рассказывал о своей Горьковской эпопее. Потом Андрей и Люся проводили меня домой. Я несколько раз разговаривала с ними по телефону. Я стеснялась часто звонить, ведь он был так загружен, так уставал.