В конце письма космонавтам я просил также американских участников совместного полета заступиться за автора письма, если с ним что-то случится. Эта деталь весьма характерна. Это было мое первое открытое заявление и хорошо помню, как было неуютно. Чувство такое же, как когда входишь в холодную воду, да и глубина неизвестна. Но потом быстро привыкаешь, входишь во вкус. Не говоря о множестве подписанных коллективных обращений "В защиту", после ареста Орлова, Гинзбурга, Щаранского я сочинил несколько индивидуальных писем-статей ("О международной защите прав человека", "Еврокоммунизм и права человека"), которые неоднократно транслировались «голосами». Фамилия в эфире звучала, а жизнь шла своим ходом, как будто и не обо мне речь. Так же было и с "Обращением в ООН" в феврале 1980 г. (см. гл. 31). Впрочем, одна реальная неприятность все-таки случилась: почти везде ("День поэзии", "Юность") перестали печатать стихи моей жены — поэта Ларисы Миллер. "Каждый раз рядом с вашим именем возникает разговор о вашем муже („диссидент", „связан с Сахаровым"…). Это так широко разошлось и я думаю, страшно мешает вам публиковаться" — так сказала Ларисе Маргарита Алигер в начале 80-х. Впрочем, "есть один странный орган, в котором меня печатают: „Сельская молодежь", дай ей бог здоровья". Это слова из письма Ларисы друзьям в Израиль осенью 1982 г. Напомню, что главным редактором "Сельской молодежи" был в те годы Олег Попцов.

Лафа кончилась весной 1982 г. 17 марта в Фуркасовском пер., дом 1, в Главной приемной КГБ СССР моей жене предъявили толстую папку. Сказали, что это тянет на хороший срок: "ваш муж 10 лет не увидит своих детей". Худшего удалось избежать благодаря кампании защиты, инициированной моими старыми, еще со времен учебы на физфаке МГУ, друзьями, которые к тому времени уже 10лет жили в Израиле и США: Димой Рогинским, Павлом Василевским, Львом Левитиным, Шимоном Сукевером.

"Контактов с академиком" я не прекратил, но замолчать мне пришлось. Снова настало время анонимных сочинений. Но об этом ниже.

В марте 1982 г. Сахаров написал обращение к советским ученым (см. в Приложении III к этой книге). Оно было вывезено Еленой Георгиевной из Горького, в некотором числе экземпляров распространялось в Москве, передавали его и западные радиостанции. Недавно, через 8 лет, я снова прочитал этот документ в сохранившемся у Алеши Смирнова [6] (по-видимому, единственном в СССР, не считая архивов КГБ) машинописном экземпляре самиздатского сборника "В" [7] . Не исключаю, что даже и сегодня это письмо вызовет непонимание у некоторых коллег Сахарова. Тем более важна его публикация и обсуждение.

В этом письме Андрей Дмитриевич обращается к советским коллегам с призывом как-то откликнуться на те репрессии, которые обрушились на правозащитников в конце 70-х — начале 80-х гг. Он приводит аргументацию, что это имело бы глобальное значение для судеб страны, а также говорит о конкретных трагических судьбах. Особое значение имеет его обращение к академику П.Л.Капице в связи с делом Анатолия Марченко. "С уважением и надеждой" — этими словами заканчивает Сахаров свое письмо.

Надежда в данном случае, к сожалению, не оправдалась. Петр Леонидович ничего не сделал, чтобы спасти Анатолия Марченко, — ни в ответ на это обращение Сахарова, ни в ответ на личное письмо жены Марченко Ларисы Богораз, которое я передал ему через Евгения Михайловича Лифшица.

Можно ли было помочь? Откуда у Сахарова эта уверенность: "…гражданская активность и независимость даже нескольких крупных ученых страны могли бы иметь очень глубокое благотворное влияние на всю обстановку"; "…такова мера индивидуальной, личной ответственности каждого из вас"? Помню, что я пытался показывать это письмо некоторым коллегам А.Д. Встpетило это полное непонимание: "Наивные pазговоpы. Ситуация совеpшенно безнадежная, он требует бессмысленной жертвы".

Сахаров пишет: "Вы не можете считать, что все эти дела вас не касаются…", "Не должны вы ссылаться и на интересы работы…", "Сейчас не сталинское время, практически сейчас никому из вас ничего не грозит". "Какое право он имеет втягивать других людей, говорить за других?" — примерно такая была реакция. Действительно, как этот ригористический тон согласуется с принципом "никто никому ничего не должен [8] "? Сахаров старался соблюдать этот принцип; упоминавшиеся выше коллективные обращения 1972 г. были, насколько мне известно, первым и последним опытом, когда он организовывал сбор подписей. Таких случаев, когда Сахаров «втягивал» других людей, было немного и только от полной безвыходности, от невозможности действовать самому. Надо знать Сахарова: если он что-то ясно понимал и принимал решение, то сразу приступал к реализации, беря на себя всю ответственность. Вспомним "Люсенька, надо", когда он, несмотря на протесты Елены Георгиевны и Софьи Васильевны Каллистратовой [9] , решил открыто обвинить КГБ в организации взрывов в московском метро в 1977 г. (см. об этом в [1,11]). Но два раза, в 1985 и 1986 гг., Андрей Дмитриевич действительно «втягивал» — проявил невероятную настойчивость в попытках уговорить, заставить коллег сделать то, что они делать не хотели: отвезти в Москву некие письма. Причина, очевидно, была в противоестественности, безнадежности положения, в котором он находился. Но об этом ниже, в главе 5.

Так что же такое знал и понимал Сахаров, когда в 1982 г. утверждал, что выступление нескольких крупных советских ученых может не только помочь конкретным людям, но в целом изменить ситуацию в стране? Я постараюсь показать, что это не наивные разговоры, а квалифицированное мнение эксперта, практическая рекомендация: "ДЕЛАЙ ТАК". На чем же основано ноу-хау Сахарова, которое он в приведенном выше письме пытался передать советским ученым?

Случались задолго до перестройки, в самые что ни на есть «застойные» годы. "Существование Сахарова и Солженицына — это нарушение закона сохранения энергии", — говорили московские физики в начале 70х. "Сахаров — это говорящая лошадь. Но не могут же все лошади говорить", — примерно так говорил моему отцу Яков Борисович Зельдович. Когда-то в середине семидесятых он специально попросил отца о встрече, чтобы предупредить о той опасности, которая угрожает мне, если я вслед за Сахаровым стану что-то подписывать ит.п. Советовал, чтобы отец как-то повлиял на меня. Он говорил об особом иммунитете А.Д., который не распространяется на его окружение. Разумеется, я благодарен Якову Борисовичу за такую инициативу. Вместе с тем этот эпизод наглядно демонстрирует умонастроения той эпохи.

"Не понимаю, почему Борю не посадили", — сказал Виталий Лазаревич Гинзбург моему отцу в 1983 или 1984-м. Они знакомы еще с довоенных времен. Объяснение, конечно, существует. Были алгоритмы — правозащитники их знали — достижения победы при конфронтации с невероятной государственной машиной, с самой мощной в мире тайной полицией. О механизме действия этих алгоритмов можно строить гипотезы, но для нас главное — конечный результат. Для иллюстрации приведу три частных, но весьма ярких примера, принадлежащих моему личному опыту.