Суслов сказал А.Д.С., что Хрущев поручил разобрать это дело ему, поскольку он сам, Хрущев, боится здесь быть необъективным — дело касается лично его. А.Д.С. повторил свою точку зрения — инкриминируются анекдоты, за что его можно выругать, ну, в крайнем случае, исключить из партии (отец, повторяю, был давнишним членом партии), но не сажать же в тюрьму выдающегося врача, каждый день приносившего своим искусством пользу многим людям. И Суслов, и генерал повторяли, что Баренблат говорил ужасные, непростительные вещи, которые и повторить-то нельзя. "Какие именно?" — допытывался А.Д.С., не получая ответа. В свете сказанного выше, чего ни А.Д.С., ни я не знали, это становится ясным: нельзя упоминать речь на съезде! Затем генерал (именно он!) сказал, что при обыске у отца было изъято 300000 рублей [109] . А.Д.С. терпеливо разъяснил, что столь выдающийся врач мог иметь и три миллиона, это было бы не удивительно. Генерал на это ответствовал, что у хорошего человека не может быть трехсот тысяч, и, кроме того (этакий, видите ли, Гобсек!) отец был замечен поедающим лапшу в студенческой столовой. Тут, по словам А.Д.С., "я нанес ему моральный удар!" — выразил сомнение в эффективности, судя по материалам дела, дорогостоящей слежки. А.Д.С. снова повторил свое мнение, что все это можно обсуждать, например, на партийном собрании, но это не может быть основанием для ареста и содержания в тюрьме немолодого человека, заслуженного врача, награжденного военными орденами и т. д. Разговор зашел в тупик. Наконец Суслов сказал: "Ладно, будем пpинимать pешение. Весной он из лагеря выйдет! Мы не освободим его сразу же- я им (!) тоже должен бросить кость, Вы понимаете (последние слова я привожу дословно. — Г.Б.). Однако их протесту на мягкость приговора мы хода тоже не дадим. Вы удовлетворены, Андрей Дмитриевич?" — "Нет, я хотел бы, чтобы его освободили сейчас же, его не за что держать в лагере". Суслов развел руками. После этого разговор, по словам А.Д.С., перешел к другим делам, в частности, биологии.

Я, естественно, стал горячо благодарить Андрея Дмитриевича — думаю, что ни один ученый не говорил так с членом Политбюро за все годы. И тут — это просто меня поразило в тот момент — я понял, что он искренне недоволен результатом и считает свою задачу невыполненной. Мне пришлось объяснить ему, со ссылкой на адвоката В.А.Косачевского, что по таким делам отцу грозило 6–8 лет, и его вмешательство уже сильнейшим образом помогло. (Кстати, Суслов слово сдержал, отец вышел из лагеря в последний день весны, 31 мая 1958 г.) В своих «Воспоминаниях» А.Д.С. пишет, что ему приятно думать, что его вмешательство ускорило освобождение отца. На самом деле его вмешательство было решающим, боюсь, однако, что А.Д.С. так и не осознал этого, хотя я много раз впоследствии к этому возвращался и это повторял.

С тех пор я получил привилегию приезжать к А.Д.С. домой и рассказывать ему о своих делах, прежде всего научных.

Однажды, это было в 1963 г., А.Д.С. вместе с Я.Б.Зельдовичем, Ю.Б.Харитоном и Ю.А.Трутневым посетили лабораторию Института механики Московского университета, где я в ту пору работал, и после заслушивания наших результатов и предметов наших интересов обсуждали возможные задачи, интересные для них, которые мы могли бы решать.

Одна такая задача вскоре возникла. Речь шла о применении ядерного взрыва при разработке нефтяных месторождений. Мои ученики и тогдашние коллеги В.М.Ентов, В.А.Городцов и Р.Л.Салганик, и я сам рассмотрели возможное воздействие ядерного взрыва на нефтеотдачу — текущую и общую. Оно в принципе может быть трояким: повышение давления и дополнительное вытеснение нефти, повышение температуры и падение вязкости нефти, что также облегчает вытеснение, и повышение трещиноватости пласта. Первые два фактора, как оказалось, могут быть существенными, только если применить ядерный взрыв на только что вводимом в разработку месторождении. Последний может быть очень эффективным с точки зрения повышения нефтеотдачи, если трещиноватость пласта в его естественном состоянии недостаточна. Зависимость нефтеотдачи от трещиноватости (удельной поверхности трещин) выходит на насыщение, так что если трещиноватость достаточно велика уже до взрыва, воздействие также будет неэффективным. Рассмотрение возможных эффектов для месторождения Грачевка на Востоке страны, намеченного для применения взрыва, показало, что взрыв будет неэффективным. Я доложил это Ю.Б.Харитону и передал ему наш отчет. Ю.Б.Харитон не стал ничего отменять, полагая, что в любом случае подготовка будет полезной для тренировки персонала. К сожалению, это не так: неудача с Грачевкой создала у нефтяников одиум к этому полезному — при надлежащем обеспечении безопасности — делу.

При обсуждении научных вопросов А.Д.С. всегда поражала глубина и быстрота понимания. То, что я продумывал долгие месяцы, он понимал мгновенно и видел далеко вглубь [110] . Мне представляется, что у него был другой тип мышления, отличный от логического мышления обычных, пусть даже талантливых людей. Он каким-то образом сразу видел ответ, но далеко не всегда мог его объяснить [111] . Помню, например, в конце шестидесятых я приехал к нему рассказывать о промежуточных асимптотиках и новых автомодельностях второго рода, при некоторых значениях параметра становившихся классическими; в то вpемя я занимался этими вопpосами вместе с моим учеником Г.И.Сивашинским. А.Д.С. обратил внимание на некоторую систему ("философию", как он выразился), которая может быть (и действительно оказалась) полезной во многих случаях. Обратил внимание на исключительные значения показателей адиабаты Пуассона, где в задачах газовой динамики появляется дополнительная группа и возможность аналитического, не численного решения задач на собственные значения, к которым приводится определение показателей степени в автомодельных переменных. Я сделал ему также доклад о нашей работе с моим учеником Р.В.Гольдштейном о расклинивании хрупких тел при больших скоростях: он заинтересовался появлением сжимающих напряжений перед клином при переходе через релеевскую скорость и обсуждал возможность возникновения перед клином зоны расплава. Обсуждал и другие тогдашние работы.

В это время А.Д.С. уже был в опале. Помню, он сказал мне, даже, как мне показалось, озадаченно, что тираж его сочинений близок к тиражу Ленина и Мао. Однажды, выходя от А.Д.С. очень воодушевленным, я поймал на себе внимательный взгляд ожидавшего во дворе человека в штатском. Говоря откровенно, я думал в то время, что он зря занимался политикой. Мне показалось, что если бы он не переходил определенную грань в своих отношениях с политическим руководством страны, подобно, например, П.Л.Капице, он смог бы сыграть совершенно выдающуюся, более того, определяющую роль в развитии советской науки в целом и вывести ее из кризиса, тогда уже вполне обозначившегося.

Действительно, при быстрой консолидации науки на Западе, наша наука в то время все более отрывалась от западной. Что можно было делать, когда на все высшие учебные заведения, помимо МГУ (а их порядка тысячи), отпускалась на выписку заграничных журналов жалкая сумма в 120 тысяч? На моих глазах, например, старейшие университеты, такие как Казанский, имевшие кафедру гидромеханики, перестали получать "Journal of Fluid Mechanics", основной журнал по гидромеханике, в отрыве от которого научную работу в этой области просто нельзя было вести. Старшее поколение преподавателей еще ездило в Москву поработать в библиотеке, но уже вырастало более молодое поколение, приученное обходиться без иностранных журналов, иностранных языков, контактов с зарубежной наукой. Более того, возникало осознанное превосходство этого поколения над предыдущим, еще трепыхавшимся, но уже не успевающим.

Добавьте к этому недостаток компьютеров, жалкое состояние приборной базы и разъедающие интриги… Мне казалось, что А.Д.С. был единственной фигурой, способной противостоять, объяснить кому надо наверху, объединить и быть в необходимых случаях верховным судьей [112] . Поэтому его уход в общую политику мне представлялся неправильным: я не понимал, что волей обстоятельств мне довелось знать человека совершенно иного, глобального для человеческой истории, заведомо для истории России масштаба.

В середине шестидесятых я некоторое время работал — на общественных началах — заместителем директора вновь созданного Института проблем механики Академии наук. На мне в основном лежала организация работы по направлениям, новым для тогдашней механики, связанным с областями, пограничными с физикой, химией, в перспективе — биологией. У нас с А.Ю.Ишлинским, директором и создателем Института возникла мысль — организовать отдел физики прочности и деформирования и пригласить А.Д.С. для заведывания этим отделом на любых угодных ему условиях. А.Д.С. не дал согласия, но и не отказался. Он обсуждал эту возможность и проявил интерес к работам Института. Помню доклад А.Д.С. и группы его сотрудников из другого города на общем семинаре Института. А.Д.С. уже был в опале, его "Размышления…" были опубликованы. Я председательствовал на семинаре, слушателей было много, доклад прошел очень хорошо. А.Д.С. был в миноре, плохо одет, небрит. Я предложил ему отвезти его домой на институтской машине и сам поехал с ним. Попутно рассказал ему о прочитанной недавно в книге западного автора, посвященной трагедии Л.Д.Ландау, версии его, А.Д.С., истории (И.Е.Тамм, выслушав предложение А.Д.С., ведет его на заседание в Президиум АН СССР, где собрались высшие советские авторитеты в области атомной науки, он докладывает там о своих предложениях и т. д.). А.Д.С. печально улыбнулся, махнул рукой и сказал, что лучше расскажет о том, как И.В.Курчатов добился его избрания сразу в академики. Сперва предполагалось избрание А.Д.С. в члены-корреспонденты, потом Игорь Васильевич вдруг задумался и сказал, что все равно старцам (как сейчас слышу мягкое грассирование А.Д.С.) существо дела (т. е. основные идеи, предложенные А.Д.С.) рассказывать нельзя, придется создавать специальную комиссию "на доверие", так не лучше ли упросить старцев сразу избрать в академики? Вечером позвонил: "Старцы согласились!"